Татьяна Ивановна Устименко - Богами не рождаются

плавают вокруг лица рыжие пряди распущенных волос, плавают показания приборов звездолета «Ника», плавают мысли, плавают чувства. А что, простите, я еще могу сделать за эти сто с лишним лет? Даже «Ника» с ее давно заданным еще на Земле курсом и то не очень-то во мне нуждается. Вот и остается мне только одно — плавать, терпеть, изнывать от скуки и вновь плавать до одурения, испытывая тихую зависть к мирно спящему — нет, скорее, дрыхнущему — экипажу.

Поворачиваю голову влево. Криогель гасит мои привычно порывистые движения, и поворот головы получается очень долгим, плавающим…

«Брр, до чего же я ненавижу это жутко надоевшее слово «плавать»! — свербит в мозгах. — Все долгие двести сорок шесть лет пути ненавижу. Сто двадцать три года вперед и сто двадцать три года обратно».

Слева в соседней ячейке спит Нея.

Счастливая, спит.

В мою душу закрадывается чувство нежной приязни к подруге, а уголки губ сами собой безудержно ползут вверх.

Вот уж про кого точно не скажешь «дрыхнет» — так это про Нею. Спит! Милая такая, как киска. Маленькая, хорошенькая, с аккуратной стрижечкой. Очень даже деликатно спит. Не то что наш первый пилот Змей. Тот вообще, кажется, способен отключаться в любой позе и положении: стоя, сидя, лежа и на ходу. В криокамере же развалился совершенно непринужденно, будто на любимом диване. А у Неи, между прочим, голова чуть-чуть обращена в сторону капсулы Дракона. Впрочем, ничего удивительного в том нет — у него тоже заметное отклонение в ее, симпатично-девичью сторону наблюдается. Я вздыхаю завистливо. Эх, лямур, лямур… Опять вздыхаю. Им-то хорошо, они спят! Вот посмотришь на лица друзей — и сразу становится понятно, что кому из них снится. Дине — наверняка пробирки в ее ненаглядном медотсеке да спрятанный в ящике стола томик прозы великого японца Дзюнъитиро Танидзаки. Змею — штурманское кресло и мониторы в навигационной рубке «Ники», Айму — аналитические таблицы и зубодробительно правильные математические выкладки. Крисе (уменьшительное от Кристина) — стерильный вет-биосектор. А-а-а, как они с Диной на Нимфее-6 за мной по всему кораблю гонялись, отлавливая на предмет лечения, когда я в метановом море зуб мудрости застудила! Это, если придраться, можно подвести под статью покушения на неприкосновенную особу командира! Я смеюсь над собственными воспоминаниями, но в криогеле нормального смеха не получается. Только забавное «буль, буль» — и веер красивых пузырей. Да и пусть! Все равно никто меня не видит и не слышит — все спят. Конечно, кроме нас с «Никой». Эх, жизнь моя, жестянка, да ну ее в болото… Криогелевое…

— «Ника»?

И она тут же отвечает приятным женским голосом — моим же голосом:

— Слушаю вас, капитан!

— «Ника», подскажи — сколько нам еще тут плавать осталось?

— Согласно моим данным, до посадки на Землю-1 осталось сорок семь дней.

Я демонстративно зеваю:

— Поспать бы минут шестьсот, а?..

Но слышу в ответ свои же ехидные интонации:

— Никак нельзя, не положено!

Вот черт, так и с ума сойти недолго или шизофрению заработать — двести сорок шесть лет соревноваться в остроумии с самой собой! Причем если учесть, что логика у «Ники» железная во всех отношениях, то сразу ясно становится — кто кому в наших спорах чаще всего проигрывает.

— «Ника», ну давай хоть в шахматы, что ли?

— Есть, командир. Вроде бы счет у нас после прошлой партии — сто девяносто восемь на сто тридцать два не в вашу пользу?

Тьфу ты черт! И тут она меня уела!

— Зато вы — «Ника-1», а я всего лишь «Ника-2»! — на полном серьезе утешает меня мой кибернетический двойник. Тоже мне нашлась утешительница!

— Ничего, — тайком бубню я себе под нос, — через сорок семь дней я-то пойду ножками по травке, а ты, дорогая моя язва, отправишься в утиль…

Его высокопреосвященство Кардинал очень любил эти спокойные послеобеденные часы, потому что именно после окончания дневной трапезы все обязательные церемонии заканчивались и монастырь ненадолго затихал. До самой вечерней службы. Длинные тени от священных платанов причудливо скрещивались на каменных плитах внутренней террасы, в мраморных галереях царили прохлада и нега, а старичок-привратник, заснувший в нарушение всех монастырских уставов, смешно клевал носом в своем плетеном кресле, установленном возле калитки. На заднем дворе юные послушники привычно вытаскивали из колодца ведра с водой для вечернего омовения. --">