Сергей Васильевич Панарин - Побег из Шапито

– Здравствуй, Вонючка Сэм, – проговорил петух.

– Я сколько раз просил? Называй меня Парфюмером, – огрызнулся скунс.

Он раздражённо пригнулся к земле, а хвост задрожал, уставившись в зенит как антенна. Униформист, куривший сзади, поспешил отойти вбок – пахучая струя надолго оставляла «ароматический» след. Зачем рисковать?

Но Вонючка Сэм успокоился и принялся жевать любимую жвачку. А из вагона кубарем скатился цветастый ком – шимпанзе, одетый в штаны и пиджак в сине-красную полоску. Когда артист остановился, на его шее заблестела цепь с висящим на ней увесистым знаком фунта стерлингов. И цепь, и «кулончик» были из жёлтого металла, хотя вряд ли из золота.

– Йо! – крикнул шимпанзе, коротко обозначив руками нечто загадочное и амбициозное. – Привет зверинцу! Хочу в гостиницу! А что, братья, может, скинемся? Оттянемся, отдохнём, продвинемся? Девочки в номер, чтоб я помер. Танцы до упаду, расслабиться надо…

– И тебе салют, Эм Си Ман-Кей, – поспешно перебил поток обезьяньего речитатива Петер. Шимпанзе мог болтать часами и порядком надоел ещё в пути.

– Да-да, Эм Си, – добавил кенгуру. – Это ты здорово размечтался. Гостиница, танцы. Думаешь, в Тамбове есть первоклассные отели?

– А что, нет? – удивился шимпанзе.

– Сильно сомневаюсь, – отчеканил Гуру Кен (его имя было Кен, но публика дала ему прозвище Гуру за то, что он на ринге мог проучить любого соперника).

– Как ты имел сказать? – тихо спросил петух. – Тамбофф?

– Да. Надо было внимательнее слушать разговоры людей.

Петух заметался в клетке.

– Я, всемирно знаменитый Петер, в каком-то Тамбове! – распалялся он. – Я, чьим пением наслаждалась английская королева!..

Кенгуру оборвал актёрскую истерику:

– Ну, во-первых, не английская, а польская. А во-вторых, не королева, а жена мэра.

Петер всплеснул крыльями и замолчал.

– А я могу драться хоть в Тамбове, хоть в Лас-Вегасе, – гордо сказал кенгуру, намечая ещё одну серию ударов.

Скунс хихикнул:

– Не знаю, как в Лас-Вегасе, но в Тамбове помахать кулаками сможешь уже завтра.

Сэм надул пузырь из жвачки.

– Объясни мне, пожалуйста, Парфюмер, – почти ласково проговорил Гуру Кен, – а почему ты постоянно жуёшь жвачку? Ты же не корова какая-нибудь…

– Полегче, боксёр! – Скунс насупился. – Эта жвачка – символ моего образа жизни. Её дед мой жевал, отец жевал, и я своим детям её обязательно передам.

Из вагончиков вывели остальных зверей.

Наконец, шатёр был установлен, клетки расставлены, и актёры заняли свои «апартаменты». Надо было основательно отдохнуть, ведь утром – репетиция, а вечером таланты «Супер-экзотик-шоу» должны будут завоевать сердца тамбовчан…

Представление началось, как обычно, бодрым маршем. Выходя на парад-алле, звери оценивали зрителей. Зрители – зверей. Словно соперники перед боем.

Артистам был привычен этот момент. Сейчас начнётся основное действо, и публика втянется, забудет обо всём, что осталось за брезентовыми стенами шапито.

Не тут-то было.

Зрители разделились. Дети, поглощённые представлением, а также их мамаши живо реагировали на каждый номер. Зато коротко стриженные парни в спортивных костюмах и кроссовках, сидевшие в первом ряду, нетерпеливо ёрзали и морщились в тех моментах шоу, где публика разражалась щедрыми аплодисментами.

Когда гимнасты на шесте исполнили свой блистательный номер, заулыбались даже бритоголовые. И как им не заулыбаться? Ведь даже Эм Си Ман-Кей немного завидовал ловким людям, которые проворно карабкались на шест и вшестером удерживали равновесие.

Настал черёд всемирно известного тенора Петера.

Если бы кто-то спросил у него, зачем он каждый вечер выходит на арену, петух вряд ли бы ответил. Петеру давно не нравился цирк. Певец потерял ощущение праздника. Весёлые рисунки и надписи выцвели, утратили свежесть, позолота облупилась, некогда блестящие металлические части помутнели, шатёр обветшал и покрылся дырами. На крыше их ещё латали, чтобы на зрителей не лилась вода во время дождя, но стены были похожи на решето. Из-за декораций торчали грязные опоры. Цирк, словно рисунок человека в анатомическом атласе, приглашал: «Глядите, что у меня внутри». Петер вспоминал начало своей карьеры и удивлялся: тогда он не видел правды!

Во время выступлений гамбургский циркач наблюдал за публикой. Взрослым бросалось в глаза то же, что и петуху. И лишь --">