Николай Александрович Игнатов - Случай с Григорием Антоновичем

Сильно затянувшись, аж до покалывания в груди (всё-таки сердце-то пошаливает), Григорий Антонович снова задрал голову к испещренному древними искрами потолку планеты. Луна была сегодня яркой, почти полной, но свет звезд почти не заглушала.

Звёзды. Что в них? Он уже лет двадцать старается вовсе не смотреть на эти точки, и не замечать, что они есть, но получается это не всегда. Как магнитом его взгляд притягивается к чертовым огонькам наверху, и впадает тогда Григорий Антонович в оцепенение. Может простоять так пока шея не заноет, или пока кто-нибудь не хлопнет по спине – живой, мол, Гриша?

Он выпустил изо рта клуб табачного дыма и даже попытался пустить кольцо, прицелившись прямо на сиявший безмятежной древностью бледный диск луны. Кольца из дыма у него почти никогда не получались – стажу маловато, а в этот раз, глядите-ка, кольцо удалось. Да ещё какое! Ровное, большое, полетело оно прямо к светилу, разрастаясь, становясь плотнее. Григорий Антонович удивился кольцу, и подметил, глядя сквозь него, что было сейчас очень похоже, как если б он смотрел в ночное небо со дна колодца и видел бы только одну жирную яркую Гекатову личину.

Так и оказалось. Он чуть не вскрикнул от испуга, вовремя вспомнив про своих, спящих в доме, когда обнаружил себя не мирно курящим на балконе, а сидящим на дне неглубокого, но узкого колодца. Сверху, заполнив почти весь колодезный диаметр, глядела с укором на Григория Антоновича луна. Больное сердце его внезапно дало о себе знать, видимо выкурил-то многовато, а ему и совсем ведь нельзя. Закололо слева в груди несильно, но протяжно. Григорий Антонович зажмурился и наклонил голову, успев заметить зеленоватую слизь на стенках. Дыхание его участилось, а на горячем лбу выступили крупные капли. «Вот и галлюцинации пошли, – панически вздыбливались мысли в пульсирующем мозгу. – Вот тебе и сердечный приступ! Хана, Гриша! Говорили же – не кури, дубина, не пей! Нельзя тебе!».

Чудилось ему, что и не луну это он видит из колодца, а тот самый свет в конце тоннеля, о котором так много болтают. «Помираю… эх, Настенька рассердится» – пронеслось в голове перед тем, как боль вдруг прошла. Свет луны вовсе не собирался становиться предтечей панихиды и горестных лиц родственников, друзей (Геннадьича, собственно) и сослуживцев «ушедшего в расцвете сил» – как сказали бы о нем, Григория Антоновича. Бледный диск просто начал тускнеть и обретать черты лица. И лица, сказать по правде, до боли знакомого. Большой горбатый нос, тусклые, видавшие всякое, глаза, толстая нижняя губа, вечно в не по возрасту яркой помаде, морщины, морщины, опять морщины, и пуделевые неопрятные седые кудряшки. Точно, Ильинична! Это бухгалтерша с работы, довольно вредная пожилая женщина, у которой всегда плохо пахло изо рта, и которая постоянно гнусаво бормочет себе под нос, когда водит ногтем по цифрам в ведомостях. Ильинична… Но как? И какого хрена?

Лицо её было прикрыто капюшоном темного цвета. Она стояла в каком-то черном (уж не кожаном ли?!) плаще на балконе рядом с обомлевшим Григорием Антоновичем и глядела в небо.

– Давно скучаешь по ним? – спросила она.

Григорий Антонович так вздрогнул, что пепел слетел с сигареты. Седоватая окантовка на его голове буквально зашевелилась, до того ему стало жутко. Голос был явно не Ильиничны, да и не она это была, разве похожа немного. Григорий Антонович почувствовал, что дрожит. В его оцепеневшем мозгу быстренько проносились панические мысли, вроде: «…сбежать! Грабители! Мне бы хоть нож какой… Чем же я?! Как же? А если б и нож был, чего бы я?! Ничего…».

Справа, где обозначилась внезапная фигура, повеяло теплом, и на душе его стало чуть спокойнее. Григорий Антонович закрыл глаза и досчитал до пяти, в надежде, что видение исчезнет. Открыв их снова, он чуть не вскрикнул – теперь справа от него располагался силуэт из чистого пламени. Сердце несчастного логиста снова ушло в пятки, он опять сильно зажмурился на несколько секунд. Мысль о пришедшей смерти вновь лихо пронеслась в голове, запряженная в карету, в которой восседали все его скудные представления о вестниках гибели, демонах и прочей мистической нечисти, что так или иначе имеет отношение к трагическому концу. Эхом за каретой пролетело даже невесть откуда когда-то почерпнутое «Азраил».

Открыв глаза,