Markiann Маркианн - Небо Ждёт.

что держит меня в плену. Я не мог этого сделать раньше, ведь не было во мне совсем благодати Божьей. Я очень немощен душою и духом, но теперь мне кажется, что я всё могу в укрепляющем меня Господе!

— О, брат Серафим! — воскликнул Питирим. — Пусть же наполнит Господь силою своей твою немощь, как наполняет ветер хрупкий, слабый парус, и приведёт тебя к тихой пристани!

Серафим встал на колени и, поклонившись всем до земли, сильно волнуюсь, проговорил:

— Братья… абсолютно невероятна Божья любовь! Ведь я, как блудный сын, согрешил против Неба, против отца, против братьев, против сестры, против ближних своих, а значит, против всего и всех! Я сам отлучил себя от Его любви и не ужасался холодом безбожия и одиночества, и даже изголодавшись и умирая, я не вспомнил, что отвернулся от Живого Бога — источника жизни! Я даже не вспомнил, как блудный сын, что надо с покаянием сокрушённого сердца возвращаться к Отцу, а решил вломиться в дом отчий, пробравшись через окно, как вор ночью, и когда Он вдруг встретил меня с распростёртыми объятиями…. меня хватил сердечный приступ… — Серафим поднял дрожащие глаза на Питирима и тихо сказал:

— Знаю, что после всего, что с тобой сотворил, я не достоин даже пребывания рядом с тобой на этой земле, о, слуга Всевышнего, но всё же прошу тебя, прими и меня в своё святое братство, но не в качестве священника, — о, Боже, нет! — только в качестве смиренно научающегося братской любви, ведь я по-настоящему любить даже братьев своих не умею, не говоря уж о том, чтобы любить врагов своих.

Питирим поднялся с колен, подошёл к нему и, опустившись рядом с ним, с любовью обнял его за плечи. Серафим с волнением позволил ему это.

— Я ждал тебя, великий воин Христов, я ждал, когда ты придёшь и возьмёшь то, что по праву тебе принадлежит: своё рыцарское достоинство и примешь в обладание своё наследство. Любимый брат Серафим! Земля Вознесенки — такая же твоя земля, как и моя, мои родные — теперь родные и тебе! Отец Небесный принимает тебя в свою семью, но не как пасынка, а как благородного сына. Войди в нашу общину, как полноправный член церкви, глава которой — Христос. Брат, Серафим, Христос посреди нас!

Лицо Серафима залило краской, и он, задыхаясь, ответил:

— Есть… и будет…

Питирим крепко обнял его и дал троекратное целование мира. И Серафим заплакал. Рядом с ним опускались на колени братья его и, утирая слёзы, обнимали его. Так они и стояли на полу на коленях, обнявшись и прикасаясь головами друг к другу… уже впятером.

Эпилог

— И сколько Вы будете ещё медлить?

Владыка Арсений стоял над разбитыми осколками бокала, не зная, что ответить своему собеседнику. Тот же, усмехнувшись, продолжал:

— Что же, ваша потеря так Вас обессилила, что Вы не в настроении ничего делать? «Ни музы, ни труды, ни радости досуга, ничто не замèнит единственного друга?», — собеседник помолчал, и когда владыка снова ему ничего не ответил, продолжил:

— Неужели его жизнь Вы любите больше своей жизни и решили дать ему ещё немного времени, чтобы он насладился ею, несмотря на то, что кончается… Ваше время?

— Я ещё не готов к этому… — с отчаянием и ужасом произнёс владыка. — Я правда ещё не готов к окончательной разлуке с ним… Все эти годы я получал особое наслаждение от присутствия его рядом…

— Так в чём же дело? — спокойно сказал собеседник. — Если Вы в плену тоски, оставьте капеллана в своих покоях после инъекции бетатрина без загрузки проекции, да наслаждайтесь созерцанием его безмолвия и безопасностью духовной жизни в обители и в церкви… пока не приготовитесь. Сколько Вы будете от него это терпеть? Сколько Вам ещё нужно подтверждений? Надеюсь, хоть на этот раз Вы поняли, что, даруя ему свободу и самосознание, Вы никогда не справитесь с ним?! Или Вы и вправду… любите его, как сына?

Владыка поднял голову, тёмными глазами уставившись в стену, на которой висело Распятие, усыпанное драгоценными камнями, которые тускло мерцали в пламени свечей.

— Разве в созерцании бессознательного тела есть какое-то наслаждение? Ведь даже если он был бы послушным рабом, собственностью, как скот, это было бы большим наслаждением, чем безжизненная вещь. Не так ли? — медленно произнёс он и повернулся к собеседнику. — Да, я скорблю о своей потере. Но разве не скорбите о своей потере… Вы?

— Разве может быть наслаждением управление животным скотом, воспитанным на целовании епископских рук? --">