Елена Владимировна Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона

открыться ему, любое будущее. Непочтителен Вавилон, а уж площадь Наву — и подавно; нет здесь робости ни перед кем. Здесь нечего терять. Здесь все давно уже потеряно.

Вавилон — сам свое прошлое и будущее, он — всегда, во все времена. Сколько ни разгоняй грандиозное торжище на площади Наву — полупомойку, полуярмарку, — все равно возродится, вернется на свое место и выплеснет на грязный асфальт вперемешку грошовый товар и дорогой, пользованный и ненадеванный, сгоревшие лампочки и древние граммофоны, вареную из всякой дряни помаду, колбасные палки с белесым налетом плесени, треснувшие чашки, облезлые игрушки, носки домашней вязки, гвозди в стеклянных банках, постельное белье, куртки, платья, халаты, пальто — и новые, и с себя, и с покойных родственников…

Это по одну сторону.

А по другую — нищие.

Много их здесь, на площади Наву, больше, чем у храмов. И другие здесь нищие. Не благостны, не смиренны. Злобны, как псы, все норовят цапнуть, обругать.

Тысячи жадных рук тянутся со всех сторон. Перед глазами трясут товар, прыгают скрюченные пальцы — у одного купи, другому просто так дай.

Человек идет по Вавилону, пробираясь между торговцами и нищими. Между соблазном и спасением, своим путем идет человек по Вавилону. И все равны на этом пути.

Верховного Жреца вытолкнуло в угол площади. Налетел на смертельно пьяную женщину. Копошилась под ногами на асфальте — крошечного росточка, с бессмысленным опухшим лицом, в обносках с мужского плеча. Брюки не сходятся на животе, расстегнуты; на брюках кровь. Больно женщине, мычит, корчится, хватает себя руками, пачкает их в крови. Другая стоит над ней, равнодушно выспрашивая что-то.

Верховного Жреца затошнило. А толпа уже понесла его дальше, мимо детских колготок, туфель со стоптанными каблуками, мимо битых будильников и новеньких гаечных ключей, пачкающих подстеленные газеты янтарным маслом…

…Старая-престарая бабка, закутанная, несмотря на жару, в траченный молью платок сидит на ящике. На груди кусок коробочного картона; под крупным «ПОМОГИТЕ, ЛЮДИ ДОБРЫЕ!» мелким почерком во всех подробностях описывается богатая злоключениями, нелегкая и долгая бабкина жизнь. Другая бабка, такая же убогая и древняя, с интересом читает, опираясь на клюку…

Сам на себя смотрит Вавилон, не нужно ему никаких зеркал. Сам себе он и пророк, и истина.

Что ты делаешь здесь, Верховный Жрец Оракула? Что ты делаешь здесь?..

Трущобы из трущоб — рабские кварталы Вавилона. Проходи, пожалуйста, господин, если не страшно рылом пропахать кучу отбросов, поскользнувшись по неловкости или с непривычки — по сгнившему мусору ходить особая сноровка нужна. По четвергам вывозят отсюда на кладбище умерших за целую неделю, не разбираясь между рабами и вольными бродягами, так что лучше приходить все-таки в пятницу. Но если уж приспичило нынче, то милости просим: чего изволите?

Рабские бараки обнесены толстой стальной проволокой, сквозь нее пропущен ток, да такой, что у стражника рыжие патлы дыбом стоят. Под проволокой собачий труп — полезла, дурища, ну и шарахнуло. Пусть теперь разлагается в назидание людям.

Морща лицо, кривя губы, входит Верховный Жрец в маленькую караульную. Двое солдат, сняв сапоги, сидят с ногами на лавке, увлеченно шлепая картами. Один, завидев посетителя, досадливо сплюнул, встал, ленивым шагом подошел — в разматывающихся портянках ступая по грязному полу — сунулся в «документ», хотя и так знал, кто перед ним стоит. Видал фото в газете. И перед выборами висело везде. Вот кто денег настриг с этих выборов, так это Оракул.

Повертел корки, с любопытством поглядел — каков был Верховный Жрец в 18 лет, когда эти корки ему только-только выдали. Ничего был парнишечка, на этого старого хрена совсем не похожий. Даже и не верится. Интересно, какие думки варились в котелке под пушистыми светлыми волосами? И ведь выварились… Солдат даже взгрустнул: разная судьба у людей, кому какая, кто в Оракуле деньги делает, кто здесь, на вонючей лавке, похоже, так и подохнет…

Выходя на территорию квартала, Жрец услышал за своей спиной обрывок разговора:

— А что, Оракул тоже этот сброд покупает?

— Экономят, паскуды…

Хлопнула дверь за спиной, отсекая солдатские голоса.

Осторожно шел Жрец, приподнимая край облачения, чтобы не замараться. Исступленно мечтал о ванне, о благовониях, о тихих, прохладных залах Оракула. А какой грязью замаралась здесь душа — о том лучше не --">