Алексей Карташов (Резонер) , Александра Тайц - Оснований для паники нет

скрылось за плотной пеленой, но мелкий дождик был теплым и безобидным. И только ветер крепчал и задувал ровно и механически безжалостно.

Темнеть начало в четыре, к половине шестого наступила ночь. Ветер все усиливался. Я слушал, как трещат тополя, посаженные несколько лет назад, как выламывает секции из старого забора, как со звоном вылетает стекло из окна сарая. Потом где-то оборвало провода, свет мигнул и погас. Я включил генератор, выключил все лампы, кроме настольной в кабинете, и поставил на зарядку ноутбук и телефон, а потом долго сидел у окна, глядя на темный силуэт акации на заднем дворе. Порывы ветра пригибали ее почти до земли, и все же она вновь и вновь выпрямлялась.

Забытые слова вдруг нахлынули, дразнясь на расстоянии вытянутой руки, будто плотину прорвало. Как называются обезьяны, совсем маленькие, которые тараканами питаются? А те, которые целыми днями занимаются любовью? А такой зверь, который живет в земле, голый и розовый? Как называется тот, кто ведет представление в цирке? А хлыст у укротителя — как? А в швейной машинке такая круглая штучка, с ниткой внутри? Или вот когда делают ткань, то одни нитки идут вдоль, а другие поперек, и как-то же они называются!

Техника вспоминалась совсем плохо. В памяти всплывали страницы из пятого тома «Детской энциклопедии» с допотопными механизмами, которые давно уже нигде не найдешь, кроме музея. Термин «червячная передача» я неожиданно вспомнил, но забыл, как она выглядит. А как были устроены подъемные механизмы до появления кранов? Ведь я знал это когда-то!

Мир филологии таил множество зыбких образов, которые я не мог даже объяснить своими словами, так что искать смысла не было. Я едва мог вспомнить, что эти понятия существуют, а для чего они нужны — бесполезно было спрашивать память. Сколько есть других наук, я старался не думать. Но и в обыденной жизни, что страшнее всего, зияли провалы, куда ни хватись.

Как называется решетка в печке? Через нее пепел ссыпается… господи, куда же он ссыпается? Вниз, в общем. Русская печка беленая, а есть еще другие, они покрыты таким блестящим кафелем. Что это за печки? Ах да, голландки! А кафель этот — у него ведь тоже есть имя!

Я открыл бумажную энциклопедию — в свое время я купил это странное издание в одном томе на папиросной бумаге и ни разу не пожалел. Долго рылся в статьях. Ладно, черт с вами. Попробую онлайн.

Слава богу, интернетный кабель не оборвало. Я полез смотреть устройство ткацкого станка. Потом устройство печки. Потом про обезьян. Я прочитал статьи в Википедии, побродил по ссылкам, и меня все сильнее охватывали беспокойство и неудовлетворенность.

Страницы томили умолчаниями и странным косноязычием, будто их писал не больно прилежный старшеклассник. Ссылки быстро заводили в мутные статьи, то бульварные, то вообще не имеющие к делу отношения, иссякали, как ручей в песках. Ощущение удавки на горле стало почти физическим.

Я не мог больше сидеть на месте, вскочил, прошелся по комнате, вышел на задний двор. Ветер на время ослабел, листья уже не кружились, заполняя все пространство, а только метались под ногами.

Ценой мучительного внутреннего штурма мне удалось восстановить в памяти скудную горстку слов. Сначала я вспомнил имя любвеобильных обезьян — бонобо, но потом боялся даже начинать поиск. Но дело-то было серьезное!

Я вернулся в дом. Записал на листочке из отрывного блокнота три слова: бонобо, шамбарьер и суппорт. Открыл поиск.

Три раза кости покатились по сукну, и я получил три одинаковых ответа: «Ваш поиск не соответствует ни одному документу».

Я помотал головой и неловко вылез из кресла. Хватит, спать. А то уже черт знает что мерещится. Пойду выключу генератор.

Я решил ночевать в подвале — ночью обещали смерчи. Пристроил фонарик у изголовья, закрыл глаза. Сон не шел — обезьяны бонобо кривлялись и развратничали за сомкнутыми веками, я с трудом отогнал их. Старый дом скрипел и вздрагивал под ударами ветра. Казалось, что вокруг на сотни миль нет ни одной живой души. Все это вполне укладывалось в ощущение осыпающегося мира, где слова облетают, как мертвые листья, и их уносит ветер, а на голых ветках остается десяток жалких междометий.

Воскресным утром я проснулся в полной темноте. Подвал, не сразу сообразил я, разом вспомнил вчерашний день,

--">