Сергей Михайлович Михайлов - Иное

Самый верный способ улучить нужный момент и «поймать» отлетающую душу — убить белковое существо. В своем материальном обличии мы, духи, снабжены всеми необходимыми средствами для убийства.

Каков я в этом обличии?

Не знаю.

Я никогда не видел себя со стороны. Мой облик не отражается в зеркале. Но одно я знаю наверняка: любая тварь, будь то человек, хищный зверь или безобидное травоядное, при виде меня впадает в состояние транса, панического ужаса, сменяемое затем безропотным подчинением моей воле, или могущественной программе, чьё телепатическое и гипнотическое воздействие полностью парализует волю обречённой жертвы. Никто никогда не оказывал мне сопротивления. Не осмелился.

Помню, в одно из своих прошлых воплощений я очутился в зоне, которая на языке людей именуется «африканской саванной». В нескольких шагах от меня, на выжженной солнцем траве, мирно расположилась семья — отец-лев, мать-львица и три их детёныша. Львица блаженно щурилась, полулежа на горячей земле, и урчала от удовольствия, её игривые отпрыски, повизгивая и мяукая, карабкались на мать, то и дело скатываясь и падая, снова карабкались, и снова падали, а глава семейства, гордый и могучий лев, словно патриарх, благодушно взирал на семейную идиллию, одновременно зорко озираясь в поисках возможной опасности. Впрочем, какая опасность может грозить льву в исконных его владениях?

И тут появляюсь я.

Глаза обоих хищников становятся стеклянными. Они уже знают , кто я и что я, знают , зачем я пришёл, древний инстинкт безошибочно диктует им условия игры. Игры со смертью. Безропотно приемлют они свою судьбу, лишь хвост матери-львицы трижды бьётся о пыльную землю — и безвольно замирает. Несмышлёные львята продолжают резвиться у лап матери, но уже нависла над ними могучая громада отца. Три точных удара отцовской лапой — и три маленьких трупика навечно затихают, безжизненными комочками распростёршись на земле. Словно околдованная сомнамбулическим сном, ложится на спину грациозная львица. Зубы патриарха смыкаются на её шее, кровь фонтаном брызжет из перекусанной сонной артерии. Потом он приближается ко мне, покорно склоняет косматую голову, зажмуривает стеклянные, подёрнутые мутью глаза и…

Мне претит эта красная жидкость, липкая, тёплая, замирающими толчками пульсирующая из раны. Я предпочитаю обходиться без крови, но такая возможность выпадает не часто. Тонкий, аккуратный надрез на горле, там, где отчетливо бьётся обречённая жизнь — и всё кончено. Я упиваюсь их душами, свежими, сильными, цельными, полными живительной энергии.

Особая, редкая удача выпадает на долю тех духов, которых судьба бросает в самую гущу военных действий — о, такого обилия цельных, ещё не растворившихся душ вряд ли где ещё можно найти! Бывают, правда, ещё железнодорожные катастрофы, землетрясения, мор, снежные лавины, иные стихийные бедствия, влекущие сотни и тысячи смертей. Одному из нас посчастливилось материализоваться в самом эпицентре ядерного взрыва. Многомиллионный город тогда исчез с лица земли… Впрочем, во всём должна быть мера, перенасыщение тонкой эманирующей материей, или душами, чревато нежелательными последствиями. Бестелесный дух впадает в некое сверхсостояние, своего рода безумие, из которого вывести его потом бывает очень непросто.

…Я поглощаю пространство ночного городского проспекта, двигаясь неведомым мне способом. Мне оставлена способность проникать сквозь материальные преграды — способность, присущая лишь разумным субстанциям высших метафизических слоёв.

Город словно вымер — пустынные тротуары, безлюдные перекрёстки. Ночь. Сырая, вязкая мгла висит над землёй, низкое небо источает тонны колючей мерзкой пылеподобной влаги, застилающей всё вокруг дрожащим, промозглым маревом.

Я голоден.

Я жажду.

Нигде не видно ни единого живого существа, и лишь за толстыми бетонными стенами домов — я чувствую это — теплится благотворная жизнь. Разве что попытать счастья там?