Федор Федорович Чешко - В самое-самое небо

четверг! Вредные оба — хуже, чем те самые нематоды…

Так что я на всех обиделся и сам придумал себе занятие. Повод мне дала Марь-ванна: утром она плакалась, будто из-за гостей (укоризненный взгляд на меня) мед закончился, а «Харитон-то наведается ажно послезавтрева». Максим Карпович бодро ответствовал, что трое взрослых мужчин как-нибудь перебудут пару деньков без сладенького, после чего они с папой уехали. А я… У меня была полтина мелочью.

Я хитро выспросил у старухи, в какой стороне и далеко ли Харитонова пасека; стащил на кухне «медовый» бидончик и отправился в путь.

Очень здорово было воображать себя этаким Стэнли, отправившимся в неизведанные первобытные дебри на поиски доктора Ливингстона по имени Харитон. Беда только, что открытия выпали мне лишь пренеприятные.

Оказалось, ходить — как и, к примеру, плавать, — тоже можно уметь или не уметь. И оказалось, что я как раз не умел. Высоченные тополя «имения» еще не скрылись из глаз, а я уже трижды присаживался передохнуть…

Да еще мысли всякие — например, о «супостатах». Я, конечно, читал, что волки нападают на людей только зимой, но волки-то наверняка этого не читали!

Несколько раз я совсем уже собирался поворачивать восвояси, но так и не собрался. Старуха могла обнаружить наше с бидончиком отсутствие и все понять. Тогда вечером непременно наябедничает папе и Максиму Карповичу. И если меда не будет, все поймут: я труса спраздновал.

В общем, поход мой обернулся сплошными муками — и телесными, и душевными. Хоть на том спасибо, что заблудиться было негде. Четкая тропа почти не ветвилась — лишь однажды в нее под острым углом влилась догнавшая меня еще одна точно такая же стежка.

До пасеки я добрался после полудня — в ту самую пору, до которой рассчитывал обернуться.

И вот — вечереет уже, а мне осталась еще с четверть обратной дороги. Так что о волках я забыл. Волки — ерунда по сравнению с той взбучкой, которая меня ожидает.

А вдобавок этот бугор и эти проклятые мальвы. Совершенно точно: не видел я их по дороге на пасеку. Значит, на единственной развилке умудрился пойти не туда и давненько уже забираю в сторону от «имения». Что же делать? Возвращаться? И так уже сколько времени потеряно! Да еще и невесть откуда взявшаяся сопля-приставала.

— А к нам вы зачем идете? — осведомилась тем временем упомянутая приставала, заинтересованно разглядывая бидон. Вокруг того вилась с раздраженным гудением большая пчела — не то увязавшаяся от самой пасеки, не то какая-то местная.

Я сердито отогнал пчелу шляпой и так же сердито буркнул, косясь на девчонку:

— Куда это — «к вам»?

— А вон туда! — «сопля» взбежала на вершину бугра, оглянулась (точь-в-точь котенок, который зовет за собой).

Я поднял осточертевшую свою ношу и нехотя вскарабкался следом.

По ту сторону холма раскинулась широкая пустошка, ощетиненная жухлым да колким сорнотравьем; за нею виднелась соломенная крыша какого-то приземистого строения — вероятно, девчонкина так называемая дача. А левее и гораздо ближе тянулись к вечереющему небу знакомые тополя. Слава Богу! Можно, значит, не возвращаться, можно без тропы, напрямик.

Я облегченно утер лоб (едва сызнова не уронив с головы проклятущую шляпу), хихикнул даже.

От радости, что не придется терять время на возвращение, что отпала надобность снова идти через заросли ракитника (я их, зарослей, и ясным днем боялся, а уж на вечер глядя — подавно). От всех, значит, подобных радостей я и с девчонкой заговорил без прежней суровости:

— Что ж ты упутешествовала в такую даль от своей — гм! — дачи?

— Рыжика ищу, — мгновенно увяла путешественница. — Он, глупый, убежал, утром еще. Мама и дядюшка говорили: не плачь, вернется. А он все не возвращался. Вот я и пошла…

Я уже не слушал.

Странное ощущение — слово бы отогнанная пчела вернулась и беззвучно зависла близ моего затылка, примериваясь свести счеты. Беззвучно… А как же я ее почувствовал? От крылышек холодком, что ли, повеяло на потную кожу? Значит, вплотную уже, значит, с мига на миг ужалит!

Я шарахнулся, крутанулся, отмахиваясь вслепую. Нет, не видно никакой пчелы. А ощущение неприятного давящего холодка осталось — только не на затылке теперь, а на лице. Что же это?!

Я растерянно оглянулся на девчушку. Та утерла нос ладошкой, сообщила сочувственно:

— Тут их много, кусачих. Комарики, мухи всякие…

«Волки», — мысленно продолжил я.

Девочка опять --">