Владимир Дмитриевич Михайлов - Вариант «И»

агитацией, наверное, стоило поразмышлять.

Но время! Я вздохнул, снова огляделся, но не увидел ее. А ведь, если быть честным, только потому я и медлил: надеялся, что подоспеет все-таки: вовремя она никогда не приходила. Однако все сроки, допустимые вежливостью, прошли. Я убедился, что мой кейс надежно пристегнут к запястью стальной цепочкой, кивнул носильщику и неторопливо, как и полагается человеку моего возраста, зашагал к выходу. Носильщик рулил впереди. На развилке он задержался и, поджидая меня, обозначил некоторое движение в сторону эскалатора, уводившего наверх, на стоянку гелитаксов; я, однако, покачал головой и свернул направо – на транспортер, доставлявший пассажиров на стоянку нормальных таксомоторов, при движении опирающихся на твердь земную. Мне приходилось слышать о множестве воздушных катастроф, в том числе и в России; небо же над прилегающей к Европейскому вокзалу площадью, как известно было каждому москвичу, крест-накрест пересекалось, хотя и на разных высотах, двумя линиями монорельса, и тут же, совсем рядом, дырявила низкие тучи Тишинская пирамида, место пребывания множества контор (европейских, аравийских, пакистанских, ближневосточных и дальневосточных), и все это весьма затрудняло взлет с верхней площадки – а о лихачестве московских гелитаксеров я успел понаслушаться всякого; и, как сказано в Коране, в суре «Йусуф», айяте сто одиннадцатом: «В рассказе о них есть поучение для обладающих разумом».

Мы как раз выходили на привокзальную площадь – хотя все еще свободный кусочек асфальта перед Европейским вряд ли заслуживает такого названия, но на свете есть площади и поменьше, – когда над нею, на несколько мгновений перекрывая уже не воспринимаемый слухом серый машинный шум, разнесся пронзительно-печальный призыв к аль-зухру, судя по времени; значит, для азана отвоевали-таки место в городской радиопрограмме. «Хаййа аля с-салат». Ну что ж, все идет своим путем. Самое время было правоверным определять, где тут кибла.

Мне же следовало побыстрее уехать: перехваченный взгляд (обладателя его я более не замечал, он исчез профессионально быстро) свидетельствовал, что о моем приезде тут знали не только те, кому надо, но и кому никак не полагалось. Однако я успел заметить, что некоторые из привокзального народа – и не так уж мало, – вероятно, не столь обремененные заботами, отойдя в сторонку, вынимали и разворачивали свои джай-намазы, дабы вознести молитву. Как сказано в суре первой, открывающей Книгу: «Тебе мы поклоняемся и Тебя просим помочь!»

Чтобы рассчитаться с носильщиком, пришлось воспользоваться услугами банкомата. Обменный курс неприятно удивил: похоже, неизбывное стремление грабить приезжающих все еще процветало в России. Сильнее, чем оно, в этой стране всегда было лишь желание обчищать своих соотечественников.

Мог ли я тут считаться соотечественником? Давно живущий в Германии разъездной корреспондент и соредактор русскоязычного журнала «Добрососедство», издающегося не в Берлине (как можно было бы ожидать), а в провинциальном Аугсбурге – потому что российская эмиграция конца прошлого века почему-то всем землям предпочитала Баварию, журнал же существовал именно на потребу этой группы германского населения, – но и в этом городе бывающий достаточно редко, мотающийся по всему миру и порой надолго исчезающий из поля зрения, кем я был сейчас в России?

Я не стал задумываться над этим вопросом; нынче другое было важно. Упрятал карточку поглубже в карман, тщательно пересчитал полученное из банкомата в обмен на высокостоящие евро и убедился в том, что стал обладателем одной тысячи рублей, или ста россов (так назывались банкноты, возникшие в этой стране после реформы 2026 года, то есть уже без меня). Один росс я протянул носильщику и, против ожидания, получил сдачу. Вернул носильщику мелочь и попросил его принести газету из видневшегося неподалеку киоска.

– Какую, сеид? – спросил он, позволив мне установить, что нерусское обращение это все-таки привилось. Не знаю, надолго ли.

– М-м… – сказал я. – «Известия»? Да, пожалуй. И еще что-нибудь, по вашему просвещенному выбору. Кстати, не обременяйте меня сдачей.

– Как вам будет угодно, сеид.

Поистине тринкгельд – прекрасный способ воспитания вежливости. Даже и в России – если только Москва является Россией.

Закинув мой кофр в багажник такси, носильщик потрусил к киоску, я ждал его, опираясь на приоткрытую дверцу «ГАЗ-Эмира»; --">