Даниэль Дакар - Вилка преткновения

Вилка преткновения

Глава 1

В том, что сыр-бор начался с кражи, не было решительно ничего странного. Как минимум половина историй, обсасываемых в кабаках Большого Шанхая и обрастающих в процессе обсасывания невероятным количеством очевидцев и подробностей, начиналась именно так. На Большом Шанхае кража вообще числилась чем-то вроде национального вида спорта — если, конечно, населяющий планетоид разномастный сброд можно было считать нацией. Воровали здесь много, с размахом и удовольствием. И если собственник желал и дальше оставаться таковым, ему следовало развивать зоркость глаз, чуткость ушей, да ещё и отрастить преизрядную чуйку задницы. Для комплекта.

Необычными были предмет кражи — простая столовая вилка — и личность вора. Собственно, по части личности могли возникнуть некоторые сомнения… личность-то предполагает, хотя бы в теории, наличие лица. Но Маурисио, кот Тётушки Нэнси, совершенно искренне считал, что если двуногая лингвистика не изобрела слово «мордость» для тех, у кого лица нет, зато есть морда, то это проблемы лингвистики, а уж никак не самого Маурисио. Более того. Маурисио без тени сомнения полагал себя хозяином одного из самых известных на Шанхае «семейных» кабаков. И вёл себя соответственно.

В частности, если ему что-то было НАДО, он это «что-то» брал, не утруждая себя соблюдением придуманных людьми приличий. Как следствие, вилки — любимая добыча Маурисио — подчинялись в заведении приливам и отливам. Отлив означал, что количество вилок уменьшилось до критического, и вздыхающая Тётушка в очередной раз заказывала пару дюжин. Потом где-нибудь в укромном уголке (каждый раз новом) обнаруживалась одна из заначек Маурисио, и тогда наступал прилив. Ненадолго, разумеется, ведь приливов без отливов не бывает.

Иногда, в знак особого расположения, Маурисио дарил вилку кому-то из особо симпатичных ему постояльцев. Подарок обыкновенно обнаруживался на сиденье кресла (вариант лайт) или под одеялом. Одаренный ругался, даритель благоразумно отсиживался под стойкой, вилка возвращалась в распоряжение Тётушки, а потом снова исчезала. Так и жили.

Впрочем, сегодня Маурисио отличился по полной программе. Одно дело — стянуть вилку из мойки, сушки или одной из расставленных на столах огромных кружек. Это-то дело привычное, никто бы и не почесался. Но непосредственно из тарелки обедающего клиента… Нет, и такое случалось, кто здесь хозяин, в конце-то концов? Но в этот раз Маурисио неправильно выбрал объект. Во-первых, объект разорался. На ровном месте — с точки зрения Маурисио. Во-вторых же, объект, здоровенный детина с ассиметричным лицом, попытался пнуть кота. Не преуспел, конечно, ибо Маурисио, несмотря на свои габариты, отличался исключительным проворством. Но сам факт!

Маурисио взвыл и удрал на стойку — как был, с вилкой в зубах. Объект разорался ещё пуще… но тут же несколько поутих. Потому что Тётушка, не говоря дурного слова, выложила на стойку, между парой пивных стаканов и гордым добытчиком, предмет, состоящий в близком родстве с бейсбольной битой. С Тётушкой Нэнси шутки плохи, это знала вся терраса Цельсий, да, пожалуй, не только она одна. Поэтому объект выругался ещё раз — в четверть голоса — и сел. На пол. Стула на месте не оказалось.

Взбешенный, Олаф Густафсон вскочил на ноги, развернулся — и, как на стену, наткнулся на презрительный взгляд, принадлежавший явной сестре паршивого воришки. Те же глаза почти без белков — разноцветные, ишь ты! Те же вертикальные зрачки. Те же стрелки от углов глаз к вискам. Будь её волосы не рыжими, а серыми — вообще одно лицо. Или морда. Правая рука «сестры кота» лежала на спинке стула, выдернутого из-под задницы Густафсона.

— В этом заведении кошек не обижают! — шевельнулись плотно сжатые до того губы.

Некоторые привычки с практикой развиваются до уровня инстинктов, и практики на Большом Шанхае хватало. Поэтому перчатка, молниеносно выхваченная из кармана короткой куртки, полетела на пол перед девицей ещё до того, как Олаф успел пораскинуть мозгами. А пораскинуть следовало.

Пара рукоятей клинков за плечами? Ну, это могло быть и блефом, сам Олаф не раз, не два и не двадцать пёр напролом, имея на руках жалкую пару троек. Взгляд? То, что он поначалу принял за презрение, было, похоже, чем-то другим. На скорую руку покопавшись в не слишком привычных к таким экзерсисам извилинах, Олаф вытащил на свет Божий --">