Дмитрий Александрович Биленкин - Холод на Трансплутоне

двигаться.

Звезды чуть-чуть подсвечивали грани ледяных скал, намечали их контур, но, разумеется, идти при таком свете было нельзя. Опять вспыхнули фонари.

В их луче сгинули все неяркие звезды. Но ощущение стесненности, ощущение замкнутой пещеры оставило людей. Наоборот, после того, как они мысленно прикоснулись к бесконечности, их ужа не покидало чувство открытого, чересчур открытого, чересчур голого и чуждого им пространства.

Психолог, пожалуй, мог бы заметить, что и это чувство — атавизм давних времен, когда предки человека жили в лесу, атавизм, который просыпается у горожанина в любой пустыне, а у кочевника обостряется при виде незнакомых и мрачных пространств. Теперь свет создавал для бредущих людей иллюзию покрова, хотя с точки зрения здравого смысла все это было чепухой. Какое значение имела обстановка для тех, на ком был скафандр?

— С-с-с… — сказал Симаков.

— Что такое?

— Ничего. Просто мне вспомнилась легенда о замерзших звуках. Глупая ассоциация мыслей. Ведь под ногами у нас — не лед. Могильные плиты. Вот так, мне думается, мерзлыми сгустками атомов, темнотой, тишиной и холодом окончится все, когда погаснет последняя звезда.

— А кто-то недавно говорил о полетах на другие Галактики… Да, слово «лед» здесь неуместно, а другого у нас нет. Ну и что? Может быть, смысл разума именно в том, чтобы не допустить такого вот оледенения мира.

— Возможно. Но пока здесь властвуем не мы, а холод. И это действует на нервы.

— Вообрази, что гуляешь по Сахаре, станет легче.

Вскоре они, однако, убедились, что здесь не все окаменело. В пологой ложбине дорогу им преградила неширокая полоса неподвижной жидкости. В ней точками, как в зеркале, горели звезды.

Наклонный луч высветил дно, — жидкость оказалась абсолютно прозрачной, глубина нигде не превышала пятидесяти-шестидесяти сантиметров.

Симаков отцепил от пояса дистанционный анализатор.

— Всего-навсего квазисоединения благородных газов. Огибать лужу, пожалуй, не имеет смысла? А зябко…

— То есть как зябко?

— Входить. Как подумаешь о температуре этой смеси…

— Она везде одинаковая.

— Знаю.

Он шагнул первым. Игонин увидел, как жидкость без всплеска сомкнулась выше колен Симакова, как дрогнули звезды, побежали круги, как эти круги вдруг замерли, услышал вскрик, сопровождаемый нелепым взмахом. Игонин ринулся, опережая ход догадки. И жидкость, к его ужасу, не расступилась под подошвой ботинка, а отразила ногу, точно каменная плита.

— Она меня схватила! — вопил Симаков, извиваясь всем телом.

— Да это же метастабильная жидкость! — закричал Игонин. — Стой, я тебя высвобожу…

Призыв был излишним. Метастабильное состояние тем и своеобразно, что вещество в нем может остаться жидким при температуре порой много ниже точки кристаллизации; достаточно, однако, пылинки, толчка, чтобы жидкость вся и мгновенно застыла.

Игонин выхватил тепловой резак. Симаков уже не пытался вырваться, лишь смотрел на свои вмороженные ноги, которые теперь пугали его своей беззащитностью. Пугали не эти членистые, просвечивающие сквозь лед металлические ноги, а те голые, из плоти и крови, что в них были.

У испуга свои законы и своя реальность. Игонин принялся действовать, едва осознав причину события, и действовал в соответствии с подлинной реальностью, которая, как он оценил, ничем не грозила Симакову, а просто требовала совершить ряд поступков — достать инструмент, взрезать лед, освободить товарища. Состояние же Симакова было иным, так как он был внезапно и грозно схвачен тем, что и без того давило на его мысли.

— Почему ты не достаешь свой резак? — закричал ему Игонин.

Симаков как бы очнулся и принялся вместе с Игониным резать лед.

— Ну, и каково же было оступиться в «могилу Вселенной?» — посмеиваясь, спросил Игонин, когда Симаков освободился и сделал шаг на негнущихся ногах. — Ладно, ладно, не смотри затравленным зверем, времени-то у нас немного, двинулись…

Он повернулся, насвистывая. Туман, который поднялся при резке льда, был настолько густ, что, когда Игонин из него выбрался, позади себя обнаружил лишь слабо тлеющий огонек фонаря. Он колыхался, то исчезая совсем, то расширяясь в огненный глаз.

— Скоро ты там?

Игонин ждал ответа, но его не было. Глазок фонаря замер и уже не двигался, Игонин оцепенело смотрел на этот замерзший глаз, еще не веря в беду, но уже осознавая, что он боится этой --">