Лау Миллер - Талискер (Последний человек из клана - 1)

терпение.

- Ты идешь? - сказал он с сильным шотландским акцентом. - Или мне тебя подтолкнуть?

Неизвестная начала свой рассказ, и ее негромкий голос отдавался эхом в холодной темноте, как тоскливая, протяжная песня. Слова походили на тяжелые капли, падающие в озеро скорби. Малколм слушал молча, по крайней мере сначала.

- Меня зовут Деме, и я жду уже долго, сотни ваших лет. Я пришла из другой земли, которая... прекрасна. Эти улочки всегда были такими же мрачными и вонючими, как сейчас, но тогда по крайней мере вверху было видно небо... синее небо, единственное, что в вашем мире напоминает мою родину. Сутру. И даже в Сутру мой народ был изгнан... Все же мое ожидание было не совсем однообразным. Похоже, город не обрадовался моему появлению. Кажется, я принесла с собой... мор.

Малколм подался вперед, не сводя с собеседницы глаз, полных ужаса, и его рука легла на рукоять меча.

- Ты! - прошипел он.

- Мне... мне жаль. - Деме изумила его реакция, но она склонила голову, коснувшись пальцем лба в знак печали. Выражение лица Малколма не изменилось, та же ярость искажала черты. Женщина вздрогнула, а потом поджала губы, оскорбленная нежеланием принять извинение.

- Не упрекай меня, воин. Я знаю, что ты был здесь в то время, но не думай, что я бежала от плодов своих рук. Мне пришлось видеть то же, что и тебе. Восемь сотен мужчин, женщин и детей оставили умирать в этих закоулках. Солдаты охраняли все входы и выходы, чтобы зараза не разнеслась по городу. Мне не забыть запаха смерти - ведь я проводила в могилу их всех. Смотрела, как матери топят слабых, больных детей, чтобы прекратить их страдания, и швыряют тела в озеро. Видела, как возлюбленные убивают друг друга, не желая медленно превращаться в ходячие, распухшие трупы. Воины, отцы и мужья, плакали, как дети, когда жены умоляли зарубить их мечом. Все не расскажешь, словам не вместить такого горя и ужаса, но я видела тебя, Малколм. Как ты выступил против тех, кто обрек на смерть восемь сотен людей. Ты и несколько мужчин, оставшихся в живых ко второй неделе. И умер без страха. Как герой.

Малколм коротко рассмеялся.

- Никакого геройства. Знаешь ли ты, как близко от этой вонючей дыры до дворца, до короля? Мы все понимали, почему так с нами поступили, но легче не становилось. Наше безнадежное нападение на стражу было рождено скорее отчаянием. Мы просто не хотели подыхать как собаки. - Он покачал головой, явно сожалея, что так дешево продал свою жизнь.

Деме с печалью поглядела на него. Ей никогда не удавалось понять людей, сколько бы она с ними ни общалась.

Малколм предвосхитил продолжение истории.

- А ты где была? Если не пряталась, конечно.

Деме засмеялась и, словно в ответ, откинула плащ, открыв его взгляду золотистое тело, одетое в серое и черное. Малколм, все еще бледный как смерть, вздрогнул.

- Не узнаешь меня? Разве ваши легенды не рассказывают о таких, как я? О тех, чьи души мы пожираем? Вы называете нас сидами. Мы оборотни. Смотри.

Деме оказалось непросто восстановить в памяти облик, который она приняла, чтобы ухаживать за больными: тогда ей хотелось хоть чем-то возместить причиненное людям зло. Малколм помог вспомнить давние годы... Проведя рукой перед лицом, она произнесла совсем простое заклинание, и черты моментально изменились.

- Констанция? - Малколм был потрясен. Сида с лицом молоденькой девушки - очень странное и пугающее зрелище.

Пытаясь успокоить его, Деме улыбнулась и заговорила голосом Констанции:

- Да, это я, Малколм. - Слова отдались в темноте зала звонким эхом, воскрешая давно прошедший ужас и скорбь.

На воина это оказало невероятное воздействие, однако совсем не то, на которое она рассчитывала. Хотя губы шевелились, Малколм не мог издать ни звука. Наконец слова хлынули из него потоком:

- Господи! Я любил тебя! Я хочу сказать, я... Господи Боже мой!

Трудно представить, что призрак может упасть в обморок, но именно так Малколм и поступил, прямо рядом со стулом Деме.

Голос Констанции в последний раз прозвучал в этой комнате.

- Ах да. Я совсем забыла.

По ту сторону красных тюремных ворот прошла старушка в синей шляпке и твидовом пальто, ведя на поводке маленькую собачку, помесь терьера и таксы. На песике красовалось синее пальтишко, явно связанное хозяйкой. Старушка вела со своим верным спутником разговор: "...тут никак нельзя писать, мой хороший..."

Эти простые слова, долетевшие до бывшего узника, имели для него странное значение. Пожилая женщина даже не --">