Николай Германович Полунин - Коридор огней меж двух зеркал (Повесть вторая)

получится, - я же говорил, что все будет хорошо. Стоило ли паниковать...

Лина обошла его, растворила дверцу, нагнулась.

- Лина, деточка, неужели вы всерьез могли подумать...

Лина уходила, ведя Ицу за руку, и девочка шла рядом, несколько семеня, и желтый комбинезончик и плащ одинаково намокали под дождем.

...Ну а пассив? Ица. Лина. Мальчишка из группы Лукаса. (Вот ведь, не поверите, но за четверо прошедших суток так я и не сумел выбраться навестить, но - жив, это узнавал.) Элла. Ну, это... это не считается, это другое, хотя...

Нет, вдруг понял он, все не так. Нельзя так считать. И потому нельзя, что просто нельзя, и потому, что если уж считать, то ой какой же отрицательный у него получается баланс.

...Я не знаю, как все-таки решилось с "родильным домом", с Лэггом, куда его увезли. Я не знаю, что с детьми из интерната. Я так и ни на шаг не продвинулся в том, что же на самом деле произошло с Перси. Я не знаю, что сделали с моей записью (теперь уж можно не сомневаться, что меня, оказывается, сперва записали, прежде чем выпустить) лихие ребята со студии. И зачем им это было нужно. А если не им, то кому.

Еще ничего не кончилось, подумал он. Слишком еще много вопросов, чтобы все вот так взяло сейчас и прекратилось. Питер согнал ладонью воду с лица. Голова была совершенно мокрая. Промок и плащ, и ботинки. Он посмотрел в ту сторону, куда ушли Лина с дочерью. Их не видно было уже за мглистым дождем, а возможно, их там ждали и увезли. Тот же Драгичевич. Марко или Йозо. Румын или югослав. Питер почувствовал, как к нему возвращается его обычное настроение. К чертям, еще ничего не кончилось! Он присел и с наслаждением повозил ладонями по холодной мокрой траве, - ему вдруг захотелось почувствовать ее живую упругость. Потом выпрямился и шагнул к распахнутой дверце. Еще ничему не конец, нет.

В эту секунду его машина взорвалась.

--">