Гувернор Моррис - Полинезийская «статуэтка»

легкой обидой отозвался Грейвс. — Вам кажется, что простой телеграфист не разбирается в том, что и как растет в округе. Ошибаетесь, сэр! Взгляните-ка вот на эту травку. Местные называют ее пляжным орехом. Семена у нее появляются раньше, чем у других ее сородичей. И произойдет это недели через три. Я хорошо знаю эту траву. Когда она цветет, я тут же заболеваю сенной лихорадкой.

— В таком случае, — серьезно сказал я, — когда в этом году вы кончите чихать, ждите меня опять к себе в гости.

— Вы не шутите? — Симпатичная физиономия Грейвса просияла. — Буду рад снова встретиться с вами и, более того, приглашаю вас на мою свадьбу.

— С большим удовольствием принимаю ваше приглашение. Очень приятно будет познакомиться с очаровательным оригиналом фотопортрета.

— Если вы не возражаете, — сказал Грейвс, — я мог бы оказать вам кое-какую помощь в ваших поисках. Ведь у меня достаточно свободного времени.

— Коли так, попробуйте разведать, какие травы растут в глубине острова. Там, наверное, много интересного.

— Я бы с радостью. Правда, не знаю, удастся ли.

— Почему? Местные жители против?

— Точно. Власть предрассудков, как говорится. Понимаете, в глубине Батенго масса деревянных и каменных идолов. Их там больше, чем самих островитян. Так вот бедняги твердят, что нельзя ходить туда и нарушать покой этих божков. Да вы сами сейчас убедитесь. Алоу, эй, Алоу!

Алоу, мальчик лет четырнадцати, который помогал Грейвсу по хозяйству, нехотя подошел к нам.

— Алоу, — попросил Грейвс, — сбегай-ка вон на тот холм и нарви нам травы. Это джентльмен хочет на нее посмотреть. Получишь пять долларов.

Алоу сонно глянул на Грейвса и отрицательно покачал головой.

— Ну хорошо, не пять, а пятьдесят долларов…

Алоу замотал головой более энергично. А я подумал: «Пятьдесят долларов сделали бы этого мальчишку местным Рокфеллером, Карнеги или Морганом».

— Ладно, трусишка, — улыбнулся Грейвс, — отправляйся назад в свой гамак. Ну, разве не любопытно? — сказал он мне. — Ни доброе отношение, ни деньги, ни строгий приказ, наконец, не заставят никого из канаков отойти от побережья даже на милю. Они утверждают, что если кто-либо рискнет забраться в заросли травы, произойдет нечто ужасное.

— Что же именно?

— Как рассказывают, однажды такой смельчак нашелся. Это была женщина. Отправилась в заросли и не вернулась. Спустя какое-то время ее нашли. Она была мертва. Тело ее ужасно почернело и распухло, на ноге, чуть повыше щиколотки, остались следы чьих-то зубов…

— Чепуха какая-то! — возмутился я. — Насколько мне известно, змей на острове не водится. Никаких — ни ядовитых, ни безвредных.

— Да. Но старожилы и не говорили о змеях. По их словам, ранки были нанесены маленькими зубками, такими, как у детей.

Грейвс встал и потянулся.

— Какой смысл, — заключил он, — вступать в спор с канаками, которые только и делают, что толкуют о разных глупостях. Короче, если вы собираетесь побывать в зарослях, не говорите им об этом загодя. Со своей стороны я, как обещал, готов вам помочь, время у меня есть.

* * *

Спустя месяц моя шхуна вновь причалила к берегу Батенго. Естественно, мне не терпелось узнать, как дела у Грейвса. У меня было хорошее охотничье ружье, и я рискнул пальнуть из него в воздух. Это был своего рода сигнал о том, что я прибыл. Услышав грохот выстрела, Грейвс сразу же появился на крыльце и приветственно замахал носовым платком. Через мегафон я справился у него о здоровье и сказал, что очень хотел бы встретиться с ним в селении.

Даже находясь на приличном расстоянии от телеграфной станции, я не мог не заметить, что с Грейвсом что-то неладно. Через несколько минут он снова появился на крыльце, уже в панаме, и зашагал по дороге в Батенго. Но в самой походке его ощущалась некая скованность, напряженность. Он шел, словно солдат по минному полю.

— Ну, — сказал я Дону, — скоро мы увидим нашего приятеля. Но, кажется, ему встречаться с нами не очень-то хочется.

Я переправился со шхуны на берег и был в селении еще до прихода Грейвса. На небольшой площади собралась многочисленная толпа канаков. Дон, как всегда, нервничал в присутствии чужих, тесней прижимался к моей ноге. Но вот на площади показался Грейвс, и канаки стали быстро расходиться, будто к ним приближался не знакомый и уважаемый человек, телеграфист, а прокаженный. На лице Грейвса блуждала странная улыбка, а когда он --">