Федор Федорович Чешко - Кое-что о закономерностях

теперь, салага, отчего пульт-наблюдателей каждый день подменяют? Корвалолдина дать?

— Спасибо, уже не надо. А про подмены… Про подмены-то я давно уразумел, я другого понять не могу. На фига мы до сих пор возимся с этой «наработкой представительного массива данных в режиме случайных проникновений»? Триста с хвостиком экспериментов — куда ж еще массивнее-представительней?! Уже ж и слепому видно четкую закономерность: регулярное чередование плюс-и минус-проникновений, минусовая амплитуда устойчиво и значительно превышает плюсовую… Чего ж им там еще?..

— А-а, так ты у нас умный? Ну, иди тогда доложи свои умозаключения шефу. Что, прикусил язычишко? То-то! Ладно, отставить разговорчики. Внимание на пульте! Разряд!

— Есть разряд. Контакт устойчив.

* * *

Зеленовато-бурая равнина. Правда, «равнина» — это немного слишком, поскольку выгорелое разнотравье щерится в небесную голубизну густой россыпью белесых скальных обломков. В отдалении виднеется какое-то здание с колоннами и двускатной крышей.

День.

Полдень.

Ясный, безоблачный, мирный.

Точней, был бы он мирным-безоблачным — когда б не столб черного дыма, что на полнеба выпер из-под крыши ранее упомянутого здания (ибо здание это, конечно же, горит).

И еще толпа… Нет, наверное, это все-таки две толпы. Шлемы с высокими оперенными гребнями; одинаково вытемненные пóтом и пылью туники; всклокоченные мокрые бороды; голые руки и ноги — грязные, загорелые, волосатые… Кое-где — копья; кое-где — округлые размалеванные щиты… И везде — распахнутые в азартном вытье запекшиеся щербатые пасти.

Да, это все-таки две толпы. Небось какое-то время назад они четкими шеренгами стояли одна против другой, потом шеренги постепенно согнулись в полукруги, а те постепенно же слились концами… Не вдруг, ох, до чего же не вдруг во всем этом разберешься: очень уж схожи они меж собой, эти воины двух враждебных отрядов.

В центре людского круга, любопытством и переживаниями слепленного из бывших шеренг… Там, в центре — двое. Оба они почти голые (только лоскутья грязной домотканины вокруг бедер да сандалии еще); оба со щитами (один с круглым, другой с овальным); у обоих непокрытые головы — смоляные с проседью кучери так и хлюпают пóтом… Лоснящиеся от усталости и крови торсы обоих буквально изувечены неестественно могучими мускулами. А на лицах — дико не соответствующая всему остальному баранья тоскливая обреченность.

Они сражаются. Поди, не первый уже и, может, не второй даже час. Замедленный, безнадежный какой-то размах тяжеленным плющеным куском меди (когда-то это, вероятно, был меч). Звонкий лязг удара — точнехонько по роже злобной бабы с гадючьём вместо патл, намалеванной на круглом щите. Несколько мгновений паузы: ударивший и ударенный восстанавливают равновесие. Затем новый размах, новый звонкий лязг — на сей раз по овальному щиту, краска на котором облуплена до полной нераспознаваемости рисунка.

Х-х-хек! — дзаннн! — уффф…

Х-х-хек! — дзаннн! — уффф…

Х-х-хек! — хрясь! — и громкий стон (не то боли, не то — что вероятнее — облегчения). Который-то из щитов не выдержал очередного удара, проломился, и рука, его державшая, наверное, тоже сломана. Травмированный поединщик падает на колени; победитель из последних сил картинно вскидывает к небу свое вконец обесформленное оружие… И тут же полтолпы бросается наутек. Остальные тоже бросаются — догонять. Между прочим, без особенной прыти — словно побаиваясь, как бы беглецам не взбрело в голову передумать.

* * *

— Эксперимент номер триста двадцать два выполнен. Проникновение нормальное, контакт устойчивый. Тысяча двести третий год до нашей эры. Юг Пелопоннеса. Ну вот, я же говорил: закономерность… Был плюс, теперь минус… И амплитуда…

— Меньше болтай.

— Может, все-таки хватит? Ну, объясните шефу: только-то ведь и пользы, что рискуем перегрузить какой-нибудь блок. Вот как выйдет что-нибудь из строя… А на следующей неделе, между прочим, госкомиссия приезжает.

— Меньше болтай, слышишь?! Разряд!

— Есть разряд. Контакт устойчивый, мать его…

— Гляди, доболтаешься!

* * *

Дождь. Нудный, тоскливый. Вокруг лес, земля завалена мокрым палым листом. К мохнатым от бурого мха стволам громадных деревьев лепятся какие-то халупы, смахивающие на кучи гнилого хвороста. Некоторые из них развалены, две-три горят — вяло, трескуче, но довольно упорно.

И точно --">