Саке Комацу - Бумага или волосы?

— Не устраивайте скандала, господа! — громко сказал кассир. — Мы немедленно примем меры… Электричка все равно запаздывает. Я сейчас как раз звоню по телефону, выясняю, как быть…

— Да наплевать нам, что вы там выясняете! Билеты, билеты давайте!

— Билетов нет. Ни одного нет… — кассир чуть не плакал.

— Бюрократы! — заорал кто-то. — Тогда выдайте нам справки!

— Но как же я дам вам справки, когда нет…

Тут раздался грохот электрички. Толпа пассажиров с ревом бросилась на перрон. Деревянная загородка с треском рухнула. Во мне заговорил репортер. Я вскочил на прилавок какого-то киоска и начал щелкать маленьким фотоаппаратом, который всегда носил с собой. Великолепные будут кадры! Потом я выбежал на шоссе, поймал такси, плюхнулся на сиденье и назвал адрес редакции. Но тут я подумал, что за такое расстояние придется заплатить больше тысячи иен. Я поспешно полез в карман, вытащил бумажник и хотел пересчитать свои капиталы. Но… бумажник был пуст! На лбу у меня выступил холодный пот. Еще бы! Ведь я отлично помнил, что там лежала добрая половина моего жалования. Все деньги исчезли. Осталась лишь крохотная горсточка сероватого порошка, похожего на пепел.

И только тут я понял — что-то творится с бумагой. Она начала исчезать!..

Почему, отчего — я не знал. Но факт — бумага исчезала! Бесследно. А что если она исчезнет вся, везде? И надо же, как раз тогда, когда я отщелкал чуть ли не целую пленку сенсационных снимков! Значит, опубликовать их будет нельзя… Да где там опубликовать, и отпечатать не удастся: ведь фотобумага тоже могла исчезнуть…

Когда мы подъехали к редакции, я подбежал к вахтеру.

— Старина, одолжи-ка мне тысячу иен. Я тебе сразу верну!

— Смеетесь, что ли? — ответил вахтер. — Денег-то нет, все бумажные деньги исчезли.

— Ну давай тогда серебро, медяки…

— Шутите! — вахтер посмотрел на меня в упор. — Монеты теперь — единственная ценность. Только они и остались.

Я с досадой крякнул и отдал шоферу, стоявшему у меня за спиной, свои часы.

— Когда расплачусь, вернете, — предупредил я, — они у меня хорошие, с календарем.

Я вошел в редакцию, и моим глазам открылось ужасающее зрелище. Одни метались по комнате, как звери, попавшие в клетку, издавая нечленораздельные звуки, другие толпились по углам, размахивали руками и ожесточенно спорили. Телефоны захлебывались. Кое-кто всхлипывал. Некоторые сидели на стульях, бессмысленно уставившись в пространство.

Ведь для газетчиков вся жизнь — в бумаге. Мы оживляем мертвые белые листы, и они начинают говорить. С утра до ночи мы утопаем в бумаге, — и вдруг, словно по мановению волшебной палочки, она исчезла! Все, все исчезло — документы, рукописи, папки, словари, книги, верстки, подшивки. Ничего нет. Только пыль… На проволоке, протянутой под потолком, грустно висели зажимы; нечего им было больше держать. А еще недавно здесь сохли фотографии…

В типографии и в экспедиции тоже творилось нечто невообразимое.

Вернувшись в свой отдел, я бессильно опустился на стул. Телефоны трезвонили без конца, но сотрудники не обращали на них внимания.

— Везде, везде, — бормотал кто-то, словно в бреду.

— Как, по всей Японии? — спросил я.

— Да, по всей стране, одновременно. Точнее, в течение полутора часов, с трех двадцати ночи…

— А за рубежом? — спросил я. — Что говорят в иностранном отделе?

— Телетайп не работает. Пробовали слушать по радио… Кажется, во всем мире…

Зазвонил телефон. Мой собеседник схватил трубку.

— Да, да! Что-о? — не дослушав, он со всего маху швырнул трубку.

— Объявлено осадное положение, формируются отряды самообороны, — сказал он. — Нет, подумать только, какое величайшее свинство — творится такое, а написать нельзя!

— Осадное положение? Да зачем? — изумился я.

— Ну, как — зачем? Начинается бунт. Толпа напала на банк. Ты только подумай, из банков исчезли все бумажные деньги. И банковые книги, и сберкнижки тоже… Магазины не продают товаров, боятся…

— А как же наше жалование?

— Какое там еще жалование! Тут не до этого, когда газета кончилась. Теперь вся слава достанется радио и телевидению!

Я попросил закурить.