Джон Герберт Варли - Тысячелетие

Короче, у меня зазвонил телефон.

Я сел, оглянулся вокруг, а вокруг темнота. Значит, еще не утро и не начало обычного рабочего дня. Я быстренько схватил трубку, пока очередной звонок не обвалил со стены еще один слой краски.

Боюсь, мне потребовалось некоторое время, чтобы поднести трубку к уху. Пару часов назад я принял немного на грудь, да и вообще я туго соображаю спросонья, даже когда меня будит сирена. В трубке послышалось шипение, потом неуверенный голос:

— Мистер Смит?

Это был голос оператора ночной смены  — дамы, которую я ни разу не видел.

— Да, я слушаю.

— Подождите, пожалуйста. С вами будет говорить мистер Петчер.

Тут даже шипение умолкло, и я, не успев испустить протестующий вопль, оказался прикованным к орудию пытки двадцатого века.

Хотя, по правде говоря, я был не очень-то и против. По крайней мере, можно проснуться, пока ждешь. Я зевнул, почесался, надел очки и уставился на список, прикрепленный к стене над тумбочкой. Вот он, К.Гордон Петчер, сразу за председателем, под заголовком «Члены оперативного отряда. В случае аварии сигнал тревоги передать по цепочке». Список меняется каждый четверг вечером; единственный, чье имя неизменно его возглавляет, — председатель Роджер Райен. Что бы ни стряслось, в любое время дня и ночи, Райен должен узнать об этом первым.

Мое имя было немного ниже, рядом пометка: «Дежурный офицер авиации/КОО», а дальше номер моего пейджера и второго телефона. «КОО», между прочим, означает вовсе не «ка-ноль-ноль», а «командир оперативного отряда».

К.Гордон Петчер вошел в пятерку членов Национального комитета по безопасности перевозок совсем недавно и поэтому был для нас личностью несколько подозрительной. Мы, наемные специалисты, настороженно относимся к новоиспеченным членам комитета, которых утверждают в должности на пять лет. Каждому из них мы даем небольшой испытательный срок, а затем решаем, можно ли на этого человека положиться или лучше на него положить.

— Извини, что заставил тебя ждать, Билл.

— Все о'кей, Горди. — Он хочет, чтобы мы звали его «Горди».

— Я только что разговаривал с Роджером. Скверные новости из Калифорнии. Поскольку сейчас уже ночь, а катастрофа большая, мы решили не связываться с рейсовым транспортом. «Джетстар» готов принять на борт оперативный отряд. Надеюсь, через часик он сможет вылететь. Если ты…

— Насколько большая, Горди? Чикаго? Эверглейдс? Сан-Диего?

Голос его звучал виновато. Это бывает: когда сообщаешь плохую новость, невольно начинаешь чувствовать себя ответственным за нее.

— Боюсь, больше, чем Канары, — сказал он.

Часть меня возмущалась телеграфным стилем Петчера, а вторая часть пыталась переварить известие о катастрофе размером больше Тенерифе.

Непосвященному могло показаться, что мы имеем в виду города и веси, упоминая Чикаго, Париж, Эверглейдс и прочие места. Вовсе нет. Чикаго — это DC-10, у которого на взлете отказали двигатели; поубивало тогда всех, кто находился на борту. Эверглейдс  — крушение L-1011: самолет сел на брюхо в болото, пока экипаж пытался привести в порядок фонарь носового шасси (были уцелевшие). Сан-Диего  — там здоровенный «Боинг-727» компании «Пасифик Саутуэст эрлайнз» столкнулся с «чессной» над индейским кварталом  — пологими холмами, сплошь заселенными навахо и чероками. А Канары…

В 1978 году на Канарских островах в аэропорту Тенерифе произошла невероятная история. Под завязку заполненный горючим и пассажирами «Боинг-747» начал разбег, в то время как другой 747-й, невидимый в густом тумане, не успел еще взлететь с той же самой полосы. Два самолета столкнулись и сгорели прямо на земле, словно это были неуклюжие городские автобусы в час пик, а не гордые суперсовременные воздушные лайнеры.

Канарская авария считается самой крупной во всей истории воздухоплавания — вернее, считалась до тех пор, пока я не поднял телефонную трубку.

— В какой части Калифорнии, Горди?

— Окленд. Восточнее Окленда, в горах.

— Пострадавшие?