Виктор Иванович Положий - Что-то неладно...

него и принялся за уток. «Пять», — еще раз пересчитал Сезар и сел прямо на землю, опершись о рюкзак. Гофман тем временем общипал уток, вынул складной нож и коротким движением разрезал утке живот. Положил в миску печенку, желудок, а сердце разрезал надвое.

— Видите? — протянул на ладони белую горошину.

— Дробь? — не понял Сезар.

— Белая?

— Действительно. — Сезар взял горошину. — Нарост, что ли?

— Нарост… — Гофман кисло улыбнулся. — Я лично уток с таким наростом в сердце не употребляю. Хотя по вкусу от настоящих не отличишь.

— Болезнь?

— Болезнь… — И снова злая кислая ухмылка. — Я не знаю, как это назвать. У меня был коэффициент 174, ровно 174, а сейчас, наверное, еще меньше, так что я многое не понимаю. Но вам скажу. Потому, что вы оттуда. — Он указал рукой в небо. — Для вас оно может иметь значение. Эта белая горошина значит, что утка искусственная, сделанная людьми. В горошине искусственный генетический код. И утки эти живут, как и дикие, даже скрещиваются с дикими. И наследство их уже имеет такие горошины. И уже трудно понять: искусственные или нет эти трава, деревья, звери. Не будешь ведь копаться во всем, чтобы найти подобную горошину, живую горошину. А так не отличишь. Теперь вам понятно? — В глазах Гофмана прыгали красные отсветы костра.

— Почему вы мне об этом говорите? — хрипло спросил Сезар.

— Потому что вы оттуда, — Гофман снова указал на небо. — И вы к этому никогда не привыкнете. Чтобы знали заранее и не утешали себя иллюзиями. Нас окружает словно и живое, из тех же органических и неорганических соединений, что существовало всегда, из чего и состоит мир, но оно другое, оно для нас чужое.

— Для кого — для нас? — спросил Сезар, помешивая палкой воду в котле.

— Для нас — тех, кто отстал. А отстали миллионы. И уже не могут нагнать. И я уверен, что появятся и искусственные люди. Если еще не появились. Вы их не отличите от настоящих. Но они будут иметь высокий коэффициент. Заранее. Нет, не роботы. Это будут просто другие люди. Другие озера и утки, рыба и звери. Другие люди в другом мире. И когда кто-то, как, например, вы, затеряется во времени, он не отличит ничего искусственного от данного природой.

— Возможно, в этом и предназначение цивилизации? — попытался поразмышлять вслух Сезар. — Все здоровые, умные…

— А какой ценой? Ценой миллионов отсталых, тех, у кого низкий коэффициент. В чем же их вина? Что не хватило жизни выбиться в люди? Ведь нить тянется веками — кто был наверху, тот там и остается. Мои предки были фермерами. Ваши тоже. Вам повезло, мне нет. Каждый обязан выкарабкиваться сам — такой закон. Так наши умники установили. Чтобы было как в природе. Мол, чтобы не превратиться в роботов. Принцип выживания при видимом электронном «равенстве». Умрут без наследников, будто их в мире и не было!

«Сумасшедший какой-то!..»

— А в других странах? — сдержал раздражение Сезар.

— По-разному. Мы здесь родились, это наша плоть и кровь, отчизна наша! — Гофман сел, как после тяжелой работы. — В коммунистических странах по-другому. Они пошли иным путем…

— Вы, наверное, и сбежали сюда, в глушь, в знак протеста против… ну, такого поворота событий?

— Какой, к черту, протест! Я приехал сюда в двадцать пять лет. Со злости, да. С обидой в сердце, да. Какой это протест? У меня коэффициент сто семьдесят четыре, а полюбились мы с девушкой, у которой он был свыше четырехсот. А коснулось совместной жизни — не сметь. Родители против, врачи носом крутят, а закон, хотя и не запрещает жениться с разным коэффициентом, но надо иметь справки: и от родителей, и от врачей. Конечно, согласие девушки — главное. Но ей сказали, что когда у тебя коэффициент за четыреста, то, наверное, тебе нетрудно понять, что этот холоп тебе не пара? Или хочешь, чтобы снизили? А дети? Подумай и о них. Вот так я здесь и оказался, плюнул на всех.

«Почему я ему верю? — ужаснулся Сезар. — Да он же сумасшедший и рассказывает ерунду! Нашел, называется, спокойное местечко! Неужели все, что он говорит, возможно?!»

Рубашка на спине высохла, становилось холодно, сумерки сгущались, только небосвод светлел.

«А почему, собственно, невозможно?» — подумал хладнокровно, с какой-то лютой ненавистью, будто сам себя стегал, ясно и четко провел линию, из своего времени — от изничтоженной, невзирая на запреты, дичи, загаженных рек, смога, вытоптанных лесов, миллионов голодных и неграмотных детей в джунглях, наркоманов и --">