Влад Нордвинг - Тонкая зелёная линия

генома много всего предусмотрено. Всё больше для комфортной жизни в космосе. А одна из ключевых особенностей — их можно будет производить только в утеринах. На размножение естественным путём они не рассчитаны. Второе поколение, вот как Уильям, ещё могут: Роджер ведь его настоящий, родной сын, а не прим. Обычный пацан, как я. А третье поколение — уже нет. То есть, какие-то анатомические признаки у них предусмотрены. Чисто внешне… Ну, вы понимаете… Но уже никаких там беременностей. В дальнем космосе с материнством и младенчеством слишком много хлопот, как они говорят. Гораздо проще подогнать мобильную фабрику, да и наштамповать за какой-нибудь год население для целого астероида! Удобно же!

— …У тебя нет родителей. А у третьего поколения не будет ни родителей, ни детей, — это уже голос Эммы. — То есть у этих… у этих людей не будет ни опоры в прошлом, ни цели в будущем. Это уже не общество, не народ — это конгломерат индивидуумов, когда каждый сам за себя. А такое общество неизбежно разрушится изнутри. Для кого будут стараться эти люди? Для кого они будут завоёвывать новые миры?

— Есть универсальная идея такой цели, — басит Уильям, не желая уступать. — Познание мира и его законов. Наука, одним словом. И люди, и примы живут для того, чтобы саморазвиваться и познавать мир…

— Но наука должна же кому-то служить! Чистая наука — это пустое, холодное любопытство, не проносящее никому никакого блага, — голос Эммы доносится всё тише. — Но главное даже не это! Вот смотри, мы спускались от лайнера больше двух часов, и твой сын постоянно сидел рядом с тобой. Тебе не пришло в голову, что ему интереснее в окно поглядеть, чем наши споры слушать? Почему ты не нашёл ему место у окна?

— Ну, это другое! — вспыхивает Уильям. — Он мог и сам о себе позаботиться! Я его именно так и воспитываю — в самостоятельности! Мужчина должен…

— А любить его, стало быть, не надо, только воспитывать? — перебивает его Эмма и вздыхает. — Нет, Уильям. Вы пытаетесь построить общество, из которого вынута идея любви. Такое общество нежизнеспособно. Вы, примы второго поколения, ещё в силах это понять. А третьего — уже нет. Если этот проект будет реализован, человечество неизбежно расколется на две принципиально непонятные друга для друга, принципиально чуждые половины…

— Это очень спорный тезис, Эмма, — продолжает Уильям как ни в чём не бывало. — Его ещё нужно доказать и обосновать…

— Что ж, доказывать, рассуждать, вычислять — это ваша стихия. Вы, примы, живёте под звездой разума, а мы, люди — под звездой сердца. Не понимаешь?

— Ну, знаешь, такие термины — «звезда сердца» и всё такое, это не для серьёзных государственных вопросов. — Уильям вздыхает и разводит руками. — Это, скорее, для театра, что ли…

— Ну вот видишь! А говоришь «единое человечество»!

Нас начинает мягко бросать из стороны в сторону. Обычные предпосадочные маневры. Я мельком поглядываю на Юльку. Она в этой экскурсии со мной мало общается. Не интересен я ей, что ли? Может, жалеет, что я с ними полетел, а не этот Томас Морган, не знаю… Он покрасивее меня, конечно. Спортсмен, и вообще…

* * *

И тут… по автобусу что-то бьёт. Снаружи, сильно! У меня лязгают зубы, голова отлетает к подголовнику… Что за дрянь?! Перед глазами всё прыгает, в салоне визг, я аж глохну! Загораются тусклые аварийные лампы. И спереди, и сзади за кормой какой-то треск, какие-то стоны, будто железо рвут! По корпусу снаружи барабанная дробь, и опять удар! Автобус начинает бросать, как мобиль по буграм. Мы все то повисаем на ремнях, то плюхаемся в кресла. Потом нас переворачивает, я лечу вниз, в пропасть! Невесомость, мать её налево, двигатель выключился! Оп, снова включился! Во рту кровь — щеку, что ли прокусил, или зуб выбило… Вокруг всё мельтешит, малышня орёт!.. Мы попали! Мы вляпались в какую-то хрень, мы вляпались, ну надо же!..

Каботажные москитные вымпелы, такие как наш автобус, последний раз попадали в передряги неизвестно сколько лет назад. У них даже пилотской кабины нет, ни к чему — роботы рулят! И вот нате вам: нежданчик над Энцеладом! С туристическим автобусом, набитым детворой!

Я вцепляюсь в кресло, закрываю глаза. Считаю. Прихожу в себя. Автобус мелко трясёт, но сильных ударов уже нет. Ускорение обычное для посадочных маневров, значит, двигатель работает! Все продолжают истошно вопить. Я и сам, честно говоря, чуть не поддался… Сердце стучит прямо в --">