Николай Николаевич Асеев - Американская Первомайская ночь

«джена», «мой», «денеджный». Это, очевидно, понятия не имеющие равнозначащих в нашем обиходе. Но мы потом поймем друг друга. Не все сразу. А «денеджный джена» вы объясните нам насколько возможно. Теперь же лягте, мы проверим работу вашего мотора.

– Т. е. как, разве он цел?

– Ну, конечно. Приложите руку к груди, и вы услышите, как исправно гонит он влагу по сосудам.

Коллинс опустился в гамак, и зеленые искры запрыгали у него перед глазами. Искр было много. Они кололись, как снежинки на морозе. Снова свет заставил открыть его веки. Стеклянный амфитеатр держал в воздухе большую толпу людей в цветном каучуке с шафрановыми лицами и обнаженными плечами. Синеглазый катился на подвесной площадке вокруг Орчарда. Шум каких-то двигателей, силой втыкавших воздух в облачное кружево, рокотал великолепным ритмом, возбуждавшим жажду движения и действия. Синеглазый говорил собравшимся о нем. Дружески улыбнувшись, он оплыл Коллинса на своей площадке и помог ему взобраться на нее.

– Друг, – сказал он громко, и в тысячах мембран, постепенно удаляясь, повторился отзвук его голоса. – Друг, здесь собрались все представители земли, знающие язык древних веков. Они сошлись на дискуссии прошлого с нашим веком: вы – представитель давно минувшего. Задайте мне вопросы и отвечайте на мои. Короче. Яснее. Проще. Давайте учиться друг у друга: мы – о прошлом, вы – о настоящем. Что хотели бы вы узнать о нас.

– Я хотел бы узнать то снадобье, которым вы усыпляете меня? И причины, заставляющие вас это делать?

– То средство, которое открывает и возобновляет ваше существование – эманация света. Вам нельзя мыслить беспрерывно. Вы препарированы из очень легко изламывающихся тканей. Вот почему мы возобновляли процесс вашего мышления только в важнейших случаях.

– Хорошо, – сказал Орчард. – Но все-таки я хотел бы знать, что сталось с моей женой.

– То, о чем вы говорите, очень интересует нас? Что подразумевалось тогда под этим понятием?

– А, черт, – взбесился Орчард. – Не хотите ли вы, действительно, уверить меня, что я в 30 веке. Довольно шантажа, оптических эффектов. Я отдаю справедливую дань восхищения технике вашей организации. Но я все-таки настаиваю на прекращении дальнейшего представления.

Амфитеатр зашевелился. Синеглазый остановил его волнение поднятой рукой.

– Товарищи, – обратился он к слушателям. – Древнему трудно осмыслить его положение. Он продолжает оставаться в убеждении непрерывности своего существования. Его фантазия отказывается воспринять, что с ним произошло. Внимание. Мы усилим сейчас его восприимчивость.

Снова фиолетовый свет ударил Орчарда по лицу. В его густом потоке засветились бесчисленные формы стекло-метательных селений с парящими над ними хрусталиками пересвечивающихся аэродорог, с длинными надвоздушными плато, скользящими вокруг видимого отрезка хорды горизонта, с опускающимися откуда-то сверху, с гигантских металлических кронштейнов площадок улиц, с бисерными роями аэропланной мелкоты. На мгновенье голова Орчарда закружилась. Но темный зоревый цвет вернул ему волю и сознание.

– Вы гипнотизируете меня, – сказал он задрожавшим голосом. – Пусть будет так, как вы хотите! Но чего вы хотите?

– Мы хотим, чтобы вы поверили в эту правду и поведали о правде тех дней, – ласково сказал Синеглазый.

– Ну, хорошо. Вы, стало быть, 30-й век. И вы, живете без денег, по крайней мере без тех, что были в моем сейфе.

– Денег? – повторил Синеглазый. – Я нашел это слово в очень старинном словаре. Деньги – это то, чем измерялась работа сердца в то время, не так ли?

– Ну, не одна только эта работа, – возразил Орчард, – а и все другие виды ее.

– Да, мы живем без этого слова. Наши движения зависят лишь от учета общеземной силы, конденсированной в запасных воздушных турбинах. Остаток их мы распределяем по воле нас самих, не обменивая ни на что другое.

– Туманновато, – пробурчал Орчард. – Ну, а женщины, жены, матери, любовь, наконец! Вы тоже ее закупориваете в надвоздушные турбины?

– Жена – это то же, что женщина? – в свою очередь полюбопытствовал Синеглазый.

– Да, но только женщина, которая живет со мной, которая принадлежит мне.

– Ах, это значит, родовая дружба. Ну, это отошло уже более полустолетия. Человечество обновляет только действительнейшие свои силы. Беспорядочное сожительство отменено еще при республике советов. Понимаете, как бы это вам разъяснить: слыхало ли человечество при вас о --">