Джеймс С. А. Кори - Беззаконие отцов наших

собрать.

— Я, эт… хочу извиниться. Я как-то, знаешь, держал в себе, но вот это вот все… Оно… Заставляет становиться хуже, понимаешь? Я ведь не такой. Я профессионал.

— Да нормально все.

— Отрицание. Так это называют, точно? Просто… Не могу…

Он захрипел. То ли засмеялся, то ли заплакал, то ли дыхание перехватило. Филип ждал и смотрел на руки Моисея: он так их сжал, что костяшки побелели. Хрип понемногу утих.

— Никто не придет. Ни корабль. Ни челнок. Врат больше нет. Что бы там ни случилось с Альфой, уж радио они бы давно починили. Остались только мы. Один этот сраный городишко и больше ничего.

Это правда. И уже не первый день правда. Но все равно, слышать, как Моисей вслух выкладывает и так известный обоим секрет, было странно.

— Теперь важна каждая мелочь, — сказал Филип.

— Если начну об этом слишком задумываться, ничего делать не смогу. Снимаю зажим, а сам думаю: а ну как сломаю? Другой взять неоткуда. Расхерачу случайно, а потом окажется, что он край как нужен. Чтобы дело шло, надо правильно сложить целый миллион частей. Но из-за одной-единственной все может развалиться.

Филип открыл флягу, глотнул. На джин даже издалека не похоже, но неплохо. Он вытер горлышко фляги рукавом и протянул ее Моисею. Тот взял, расцепив наконец руки. Там, где пальцы пережимали друг друга, остались отметины. Филип смотрел, как скачет на каждом глотке кадык Моисея. Во фляге осталось не много.

— Одно, — сказал Моисей. — Что-то одно идет не так, и мы все дохнем. Кроме нас не осталось никого, а мы все дохнем. И никто никогда не узнает.

— Может выйти и хуже.

Моисей всплыл из транса, медленно поднял глаза, вперил взгляд Филипу в лицо. Дождь за стеной утих, местная насекомая мелочь устроила перекличку — звук напоминал треск испорченного компрессора. Филип заговорил, глядя на Моисея, и будто за него говорил мороз в его груди.

— Мне вот что страшно, Моисей. Не облажаться и сдохнуть, нет. А вот если облажаться и не сдохнуть, а? Облажаться и жить себе дальше. Одна жизнь кончилась, что есть то есть. Но, может, другая как раз рождается? Может, мы сейчас творим совершенно новый мир на совершенно новой планете. Когда-то на Земле все начиналось так же. Сотни поколений. Миллиарды людей. А мы стоим у истока и гадим прямо в него.

— Ничего не понял.

— Сделаем все как обычно? Вляпаемся в то же говно? Опять наделим властью тех же отморозков и брехунов. Начнем так же жульничать. Терпеть то же лицемерие. Нырнем еще глубже в дерьмо, которое и привело нас сюда. Вот это еще хуже. По мне — намного хуже.

— Просто хочу, чтобы ты знал: мне стыдно, что я вот так себя вел, — сказал Моисей. Его явно смутил новый поворот беседы. — Пытаешься как-то собраться, но оно само из тебя прет.

— Да у всех сейчас так, — сказал Филип. — Мне тоже стыдно. За все.

Вот тут-то Моисей и заплакал. Без хрипов, но тягостно, судорожно всхлипывая. Филип подошел, сел рядом, обнял одной рукой за плечи и держал так, пока горе накатывало на Моисея и отступало. Потом отпустил, тот упал на койку, и почти тотчас уснул, пока Филип накрывал его одеялом. Филип подобрал выпивку, закрутил крышку и аккуратно поместил флягу на свою подушку, будто спать уложил.

По дороге к баракам группы техобслуживания он кое-куда заскочил.

Хандро с командой занимали два небольших сборных домика у западной окраины. В одном располагалось стандартное спальное помещение с койками в четыре ряда вдоль стен. В другом стояло несколько таких же, как у Филипа с Моисеем, раскладушек, и множество шкафов с припасами. Перед спальным бараком в свете полудюжины факелов топталась небольшая кучка народу. Филип узнал длинные металлические палки с шипом, с какими они в прошлый раз ходили гонять чудовищ. Масляные моховые намотки, правда, теперь вроде бы работали получше. Дольше горели.

В пляшущем свете Филип насчитал десятерых, в большинстве мужчины. Хандро сидел на стуле, на двух ножках, спинкой привалившись к стене дома. В самой середке, будто царь или знаменитость какая-нибудь. Филип вошел в круг света, разговоры и смех стихли. В толпе стоял Кофи, но астер Филипа не признал. Ну что ж, справедливо. Неизвестно еще, как Филип сам себя повел бы на его месте. Вернее, очень даже известно, так что юность и трусость Кофи вполне простительны. Филип разглядел и двоих, что сперли тележку Люарда. Оба смотрели на него с пустым змеиным выражением.

Хандро наклонил голову к плечу.

— Нагата! Тебе спать-то не пора, --">