Мари Розенталь - Кислородный снег

довести это нехитрое поручение до конца, сказал: – А ну марш назад.

И пускай я всё ещё не понимал, по какой причине Лэнс вдруг решил поступить так, и пускай это непонимание меня злило, исключительно потому, что у меня не было ни единого желание вновь подниматься на поверхность ни завтра, ни сегодня, я развернулся, да пошёл. Потому что в обыкновенной жизни я вообще не смог бы в аналогичной ситуации слово поперёк сказать. А так же, полагаю, что здесь сыграла свою роль перспектива поскорее вернуться в убежище, которая всё-таки для меня оказалась более приемлемой, чем лишние пару минут нахождения на поверхности.

Как и ожидалось, в бункере нас с подобным моему вопросом нас встретил мой отец.

– Ох, знаете, мистер Лейн, – заговорил Лэнс едва ли сняв шлем своего костюма, – эти контейнеры действительно чертовски тяжёлые!

Я знал, что он врёт, но вставлять своё слово сейчас, когда я уже вернулся в бункер, из которого выходить больше в мои планы не входило, не было.

– Но если Вам так нужен третий, – продолжал он, – то мы, так и быть, метнёмся ещё разок за ним, но только завтра, если позволите. Да ведь? – с этими словами он посмотрел на меня с лицом человека, изображавшего очень плохо скрываемый энтузиазм. Здесь мне тоже было нечего сказать.

– Если отцу так нужно, пусть сам с тобой идёт, – сказал я Лэнсу, когда мы переодевались.

Он еле заметно кивнул, смотря куда-то в пространство, затем буквально вмиг оказался передо мной на очень малом расстоянии, явно желая, чтобы я на него посмотрел. Но я в лицо никогда и никому смотреть не умел, а поэтому сделал вид, будто не замечаю его, хотя, так как здесь всё было очевидно, с моей стороны это было глупо.

– Может, ты мне всё-таки расскажешь, к чему была эта вчерашняя эпитафия жизни?

– Ты в своём уме? Какая эпитафия? Да мы с тобой едва парой слов обменялись.

– Ах, парой слов, значит? И, выходит, в эту "пару слов" ты особо никакого смысла не вкладывал, а?

– Я был бы очень признателен, если бы ты задал вопрос более конкретно, или хотя бы обозначил проблему.

Я говорил в обычной своей манере, как если бы ничего не происходило, но мне показалось, что мои слова прозвучали для Лэнса в каком-то роде надменно, вследствие чего он решил их проигнорировать и продолжил:

– Тогда я скажу, что они значили для меня. В тот момент, когда мы попали сюда, я не знал, что всё будет так… Однозначно. Так незаметно. Настолько незаметно, что практически никто не узнает об этом заранее. Настолько заранее, чтобы оказаться готовым к этому бедствию. Но с каждым днём, следя за показателями процентного содержания воздуха на поверхности, я понимал, что всё это необратимо. И человеку больше нет места на Земле. А если нет места человеку… Значит нет места и нам здесь!

Услышав, как на удивление нелегко ему дались последние слова, я всё-таки решил на него взглянуть и понял, потому как он прикрыл глаза и чуть отвернул голову от меня, что он с трудом сдерживает слёзы, чтобы закончить свой монолог.

– Но знаешь, – продолжал он, потерев глаз рукой, – одно дело – это думать, в глубине души надеясь, что ты всё усугубляешь, что дела не так уж и плохи, как кажутся, – он закусил губу и чуть-чуть хихикнул, опять же, видимо, чтобы не сорваться на плачь, – но совсем другое дело, когда ты слышишь это из чужих уст. То, в чём сам боишься себе признаться до конца, то, что никто не решается сказать, тоже как бы надеясь, что оно не до конца реально, но может в миг таким оказаться, если произнести это вслух. Человек, жизнь, надежда, цель – все эти слова уже не имеют никакого значения. Никакого смысла. Всё. Осталось только одно слово – безысходность. Оно одно единственное.

Тут Лэнс замолчал на мгновение. Плакать ему явно расхотелось. На меня он сейчас не смотрел, но смотрел куда-то в пространство отчуждённым и безразличным взглядом, но теперь смотрел на него я, тоже утратив всякую смущённость и не чувствуя ничего.

– И теперь от каждого вздоха, который удерживает меня в этой жалкой инсценировке жизни, меня тошнит. Здесь нет людей. Их здесь уже и не должно быть. Это противоестественно. И это должно закончиться. Завтра мы уйдём.

Лэнс был как раз в том состоянии, в котором я так желал оказаться. Он стремился в объятия смерти, я видел это по его глазам, в которые теперь мог смотреть прямо.

– Тогда почему ты не хочешь сделать это здесь? Неужели из-за наших родителей? С тех пор как моральная сторона вопроса двух разлагающихся тел в соседней комнате --">