Lars Gert - Арес и Антарес

усердных стараний.

Если я вернусь, то поведаю всему человечеству о величайшем своём открытии, о гениальном достижении: Марс – одних размеров с Землёй! Его диаметр равняется шести тысячам трёмстам семидесяти одному километру. Я вычислил это, пребывая здесь вот уже который месяц. В принципе, я могу сообщить об этом прямо сейчас, но в этом случае я рискую всей своей многолетней карьерой, своей репутацией: они отберут у меня всю славу, незамедлительно присвоив её себе. Что ещё более вероятно – так это то, что они выставят меня полным дураком; еретиком, который перемёрз на Марсе и несёт несусветную чушь. Но у меня имеются неопровержимые доказательства того, что Земля, Венера и Марс геологически ровесники равно так же, как и Луна с Меркурием – это я знаю точно – как из своих умозаключений, так и из достоверных источников. Я располагаю фактами; я не перегрелся и не брежу.

Я вспомнил себя семилетнего, только что принявшего ванну, и с превеликим интересом листающего ранним утром какой-то старый (и уж, конечно же, не глянцевый) журнал, иллюстрированный первым искусственным спутником земли, тандемом «Союз-Аполлон» и многими другими фотографиями. Я вспомнил себя семилетнего, в который уже раз вдумчиво читающего «Аэлиту» Толстого, жадно ищущего в тексте книги волшебные, диковинные слова «Талцетл» и «хамагацитлы», и воображающего себя частью всего этого. Я припоминаю себя постарше, лет десяти или одиннадцати, когда я зачитывался «Звёздными войнами», «Львами Эльдорадо» и «Луной двадцати рук». Вспоминаю, как лет в четырнадцать, в один из тёплых августовских дней я из подручных средств сконструировал подобие телескопа, дабы своими глазами лицезреть звёзды и планеты, усиленно вглядываясь сквозь увеличительное стекло, надеясь увидеть Сатурн и Марс. Я помню уроки физики Буланова Виктора Ивановича, учителя старой советской закалки, который очень интересно рассказывал про законы природы, про Ньютона и Максвелла, Томсона и Эдисона, подкрепляя свои слова проведением лабораторных работ.

Я вдруг остановился на мысли, что сейчас, на данный момент, мне очень не хватает женского тепла, женской ласки. Как бы хотелось опрокинуть голову ей на колени, и чтобы она гладила своей рукой мою голову – хотя бы это. По-настоящему расслабиться; почувствовать себя хоть раз обычным человеком, а не роботоподобным учёным, машинально выполняющим задания… Тяжело всю жизнь без женщины; очень тяжело. Но что это я? Выходит, я настолько устал сегодня? Нет-нет – так, минутная слабость; скоро я вновь войду в привычную для себя колею, и займусь полезным делом, которое отвлечёт меня от глупостей, что лезут в мою голову.

Спустя некоторое время я пришёл к выводу, что не всё так однозначно на Красной планете: я обнаружил гейзер, и взял пробу его воды на анализ. Какое счастье, какое облегчение: вода! Сильно щелочная, но всё же вода. У меня на борту есть специальная очистительная установка, которая уберёт всю щёлочь – предусмотрительным я был всегда. Я знал, я знал, что Марс меня не подведёт, не обманет: я слишком верил в него, чтобы всё время разочаровываться.

Я нашёл простейшие микроорганизмы, я разыскал подобие растительности и грибов – вот оно, разоблачение прежней действительности. Марс ещё жив; несомненно, он изрядно пострадал, выступив щитом для всех остальных, более близких к Солнцу планет, но его геологическая история ещё не закончена.

Неожиданно для самого себя я недавно наткнулся на чью-то заброшенную подстанцию – кто-то побывал здесь прежде меня, и это не марсоходы! Чья это едва приметная глазу сверхсекретная лаборатория? Землянин или инопланетянин корпел в ней? И почему-то сейчас я был уже не столь скептично настроенным в отношении НЛО, как когда-то.

Я вошёл внутрь, держа наготове наноуглеродный скальпель – мало ли, что меня ждёт в этом разбитом реакторе.

Помещение оказалось идеально чистым, даже стерильным: в нём отсутствовала пыль, отсутствовала паутина, отсутствовали насекомые. Всё было выстлано каким-то неведомым мне доселе сплавом тяжёлого металла – блестящего, серо-зелёного оттенка.

В помещении стояли какие-то металлические сундуки – столь же блестящие, тёмно-синего оттенка. Сундуки были запечатаны насмерть – будто кто-то приварил крышки, приварил на совесть.

Я не видел ламп, но мне было не темно: этот странный сплав излучал тепло и свет одновременно – свет не тусклый и не яркий; ровный, не мерцающий.

Чем дольше я блуждал --">