Фредерик Браун - Счастливый конец

освобождать его тоже нельзя. Даже если взять это злое-оружие-которое-с-шепотом-несет-смерть и закопать его, он может найти другие способы причинить им вред. Вдруг там, откуда он принес его, есть и другие такие же?

Да, проблема для них оказалась очень трудной, но самый старый из них, самый мудрый по имени М’Ганн сумел все-таки отыскать решение.

— О, Каллана, — сказал он. — Давай отдадим его кифам. Если они причинят ему вред, — старый М’Ганн улыбнулся безрадостной беззубой улыбкой, — это будет их вина, а не наша.

Каллана содрогнулся.

— Это самая ужасная из смертей. Если он Бог…

— Если он Бог, они не причинят ему вреда. Если он не Бог и если он безумен, мы не должны причинить ему вреда. Однако привязать человека к дереву — какой же это вред?

Каллана задумался и размышлял долго, поскольку речь шла о безопасности племени. Вспомнив, как погибли Алва и Нрана, он сказал:

— Хорошо.

Барабанщик застучал в ритме окончания совета. Мужчины помоложе подожгли от костров факелы и отправились в лес на поиски кифов, у которых все еще продолжался период большого похода.

И, найдя то, что искали, они вернулись.

Потом они взяли землянина, отвели в лес и привязали к дереву. И оставили его там, заткнув рот кляпом, потому что не хотели слышать крики, когда кифы доберутся до его тела.

Кифы, конечно, сожрут и кляп, но к тому времени, когда это произойдет, под ним не останется плоти, способной кричать.

Они оставили землянина и вернулись в деревню, и барабаны зазвучали в ритме искупительной жертвы богам за то, что они совершили. Они понимали, что сделанное ими очень близко к нарушению табу, — но их спровоцировали, и очень сильно, и они надеялись, что не будут наказаны.

Барабаны били всю ночь.

Привязанный к дереву человек силился разорвать веревки, но они были слишком прочны, и от его усилий узлы только затягивались сильнее.

Постепенно его глаза привыкли к темноте.

Он попытался крикнуть:

— Я — номер первый, господь всех…

Потом, из-за того, что больше не мог кричать и освободиться тоже не мог, безумие оставило его. Он вспомнил, кто он такой, вспомнил свою старую испепеляющую ненависть и ядовитую горечь.

Он вспомнил и то, что произошло в деревне, и задался вопросом, почему венерианские туземцы не убили его. Почему вместо этого они привязали его одного в темноте джунглей.

Он слышал в отдалении барабанный бой, похожий на звук, который могло издавать сердце ночи; и другой, более громкий и близкий звук — это пульсировала кровь в ушах по мере того, как им овладевал страх.

Этот страх был порожден пониманием. Он знал, зачем они привязали его в лесу. Знал, что на него неумолимо надвигается марширующая армия.

Этот страх вырастет до невероятных размеров, проникнет в самые темные глубины его души, когда солдаты наступающей армии заползут ему в уши и сожрут веки, добираясь до глаз.

Однако все это будет позже. А пока… Пока он слышал лишь звук, подобный шороху сухих листьев, здесь, в темных, пропитанных влагой джунглях, где не было ни сухих листьев, ни ветра, чтобы ими шуршать.

Охваченный ужасом, номер первый, последний диктатор, не сошел с ума. Он смеялся, смеялся, смеялся…

Примечания

1

Hasta la vista (исп.) — до скорого; auf Wiedersehen (нем.) — до свидания. (Прим. перев.)

(обратно)
--">