Давид Яковлевич Дар - Утопия

он, — чтобы
стать хорошим художником, в первую очередь необходимо иметь краски и кисти. Но если бы весь секрет
был только в этом! Нет, друзья мои, я думаю, что, для
того чтобы прославиться на столетия, надо иметь еще
холст и подрамник!
Так он учил юных художников.
Сеня Пташкин купил себе краски и кисти, холст и
подрамник, потерял всякий интерес к шитью тапочек,
перестал ходить в кино, на стадион и на свидания с
девушками и, каждый вечер приходя в Дом культуры
учиться рисовать, чувствовал, что он день ото дня
творчески растет.
Сначала он умел рисовать только ступню человека,
потом научился рисовать всю ногу, потом — обе ноги, а
потом — и всего человека. Не прошло и двух лет, как
он написал свою первую картину, которая называлась
«Портрет». Взял он эту картину под мышку, сдвинул
на белокурый затылок кепку и пошел на выставку.
Картину повесили, а Сеня Пташкин скромненько
отошел в сторонку и стал ждать славы.
Пришел на выставку умный Миша, надел очки,
встал на цыпочки, чтобы получше всё рассмотреть, и
сказал так:
— Молодец, Пташкин! Это тебе не тапочки. Выдающееся ты создал произведение. Ведь это только подумать, какое тут нарисовано типичное лицо: наверху
328

у него лоб, внизу — подбородок, а посредине — нос, и в
носу две дырочки. Удивительно всё верно схвачено.
Теперь уж у меня нет никаких сомнений, что стоит
академику Щеголю увидеть твою картину, так сразу же
он и прославит тебя на всю нашу улицу, как прославил
Леонардо да Винчи.
И только он это сказал, как вошел академик Щеголь.
Он был старенький, сухонький и седенький. Две
маленькие старушки набожно вели его под руки, а он
кряхтел и охал при каждом шаге.
— Товарищ академик, — сказал умный Миша, — я
вас очень прошу взглянуть, какая здесь висит картина.
Кряхтя и охая, подошел академик к картине, поглядел на нее спереди, поглядел справа, поглядел слева и сказал:
— Что ж, картина? Ничего картина. Пусть висит.
Не принесла эта картина славы Сене Пташкину.
— Странно, — сказал умный Миша. — Очень странно; просто даже непонятно. Может быть, тебя неправильно учили, Пташкин?
— Может быть, — вздохнул Сеня Пташкин.
— Может быть, тебе надо рисовать не портреты, а
натюрморты? — сказал умный Миша.
— Возможно, что в этом всё дело, — согласился Сеня
Пташкин.
— Вот у пищевиков, говорят, учат рисовать натюрморты. Сходил бы ты в Дом культуры пищевиков.
И на следующий день Сеня Пташкин взял свою
картину под мышку, сдвинул на белокурый затылок
кепку и пошел в Дом культуры пищевиков.
Кружком юных художников там руководил один
весьма неизвестный художник, который сам хороших
329

картин писать не умел, но зато отлично умел учить
этому других.
Поглядел он на картину Сени Пташкина и сказал
так:
— Ну конечно, мой мальчик, вас учили неправильно. Чтобы прославиться на столетия, надо иметь не
только краски и кисти, холст и подрамник, но еще
усердие и терпение.
А усердие и терпение Сени Пташкина были неистощимы. К тому же, стоя за мольбертом в своих чудесных тапочках, он нисколько не чувствовал усталости и
мог рисовать хоть весь вечер и всю ночь без передышки. Поэтому не прошло и двух лет, как он принес на
выставку новую картину, которая называлась «Натюрморт».
Пришел на выставку умный Миша, надел очки,
встал на цыпочки и сказал так:
— Поздравляю, Пташкин! От всей души поздравляю. Это тебе не портрет. Сразу видно, что теперь тебя
учили правильно. Ведь это только подумать, сколько
надо усердия, чтобы помидоры нарисовать такими
красными, а огурцы — такими зелеными. А что касается терпения, так и говорить нечего: ведь одной картошки здесь, пожалуй, килограммов пять будет, не
меньше. Ну, теперь-то уж можешь мне поверить, что
как только академик Щеголь увидит эту картину, так
сразу же он и прославит тебя на всю нашу улицу, как
прославил Леонардо да Винчи.
Так он сказал и стал вместе с Сеней Пташкиным
поджидать академика Щеголя.
Поджидали они его до самой ночи, но академик
Щеголь так и не пришел.
Позвонили ему по телефону. К телефону подошла
какая-то старушка и ответила набожным шепотом:
330

— Какие там картины, когда они даже с постели
встать не могут, так у них к дождю разыгрался ревматизм!
— Вот тебе и раз, — сказал Пташкин, — как же теперь быть? А не может ли кто-нибудь другой оценить
мое искусство?
— Нет, — сказал умный Миша, — другого такого --">