Аэлита Ассовская - Картотека

приказывает себе успокоиться, — так тоже поступают здесь многие. Но с дежурным психологом-консультантом пациенты обычно стараются не общаться, они предпочитают сводить счеты один на один с дисплеем. Посетительница же упорно пробиралась по извилистым коридорчикам центра. Она вглядывалась в таблички над дверьми, и лицо ее в эти моменты выражало напряжение и решимость. Он заинтересованно следил за незнакомкой. Простое платье, почему-то любимого женщинами белого цвета, плавно повторяло линии ее тела, сухого, поджарого, видимо достаточно тренированного.

Она сосредоточенно искала нужную ей дверь. Скорее всего, это была не пациентка: те после многочасового диалога с машиной, дотошно потрошащей их подсознание, когда делается слепок био- и психополей, стремятся выйти на воздух, на свет и медленно вышагивают, избегая контактов, по спокойным, как и сама вечность, еловым аллеям в ожидании ответа.

Впрочем, это мог быть исключительный случай.

Перед дверью в гостиную — очевидно, ее-то она и искала — женщина остановилась. Нильс проследил по экрану, как она еще раз глубоко, что-то про себя отсчитывая, вздохнула, приготовившись войти. Экран перед креслом Нильса тактично погас, и дверь, спрятавшись в стенах, бесшумно расступилась.

— Вы ко мне? — поднялся со своего кресла Нильс.

— Да, если вы доктор Нильс Голышев.

— Нильс Голышев. Собственной персоной. — Он изобразил утрированно старомодный галантный поклон. Прошу садиться. Чем могу быть полезен?

— Понимаете… — Она помялась. — У меня к вам письмо.

— Письмо? — удивился Нильс. — Это интересно. Никогда не думал, что в наш просвещенный век кто-то еще позволяет себе такую роскошь, как писать письма. Позвольте полюбопытствовать.

— Это письмо от Павла Ричкина. Вы с ним когда-то учились вместе…

— Павлуша! Ричкин! — воскликнул Нильс. — Где он?

Что он? Мы не виделись… Даже страшно сказать, сколько лет мы не виделись.

Сквозь легкую светскую болтовню Нильс почувствовал прямо кожей, что при всей его хваленой профессиональной подготовке не столько он изучает посетительницу, сколько исследуют его, пытаются прочесть в его словах второй, более скрытый смысл, сориентироваться во всех оттенках его интонаций, даже в каком-то смысле познать закономерности, управляющие его же действиями.

— Итак, письмо… Вы, кажется, говорили о письме?

Женщина протянула заклеенный плоский бумажный четырехугольник.

— Я должен немедленно ознакомиться с этим документом?

— Да. Павел просил, чтобы вы сделали это в моем присутствии.

Она сидела в кресле с чуть откинутой назад головой, осторожно разглядывая Нильса. На лице ее мелькала неожиданная при ее молодости улыбка, какая-то мудрая и тонкая, граничащая с насмешкой.

Платье ее не играло привычными оттенками цветовой гаммы комнаты: от красного — цвет кресла, в котором она сидела, — до густо-фиолетового — шторы на окнах, — и он догадался: чрезвычайно редкий в наше время натуральный лен. На ее шее висел на тонкой, почти невидимой цепочке зеленый камень, а может быть, и не камень, а тщательно отшлифованное простое стекло.

Временами глаза ее казались того же цвета, что и одна из многочисленных граней камня.

«…Попробуй сделать что-нибудь для подательницы сего письма. Поверь мне, она стоит того. Однако понимаю: то, чего она добивается, невозможно, это граничит, вероятно, с нарушением этики. Но если в порядке эксперимента?.. А вообще, если абстрагироваться от данного конкретного случая, в ее предложении, ей-богу, что-то есть. Во всяком случае, новый подход — я не боюсь замахнуться — к управлению социальными процессами… Или к их пониманию… А помочь ей надо…» — писал Павел.

Вот, значит, как…

Она отлично владела собой. Прекрасно понимала — сейчас решается ее судьба. Только какого же решения от него ждут и почему она не хочет обращаться к Картотеке?

А вообще, в первые мгновения, читая письмо, Нильс слегка растерялся, хотя и не позволил легкому разочарованию отразиться на лице. Все-таки стандартная задача. Классический треугольник, от которого никуда не деться. Однако до сих пор сюда приходили пораженные, проигравшие битву с жизнью, а она решила бороться. Вот это и было неожиданным, смутившим Нильса. Хотя, в конце концов, право на борьбу никто не отнимал. Просто многие, нет, практически все добровольно отказывались от борьбы, но они хотели продолжения жизни легкой, безоблачной, как --">