Спартак Фатыхович Ахметов - Кольцо удачи

опухолеродные вирусы, которые могут встраивать свой генетический материал в наследственный аппарат нормальных клеток. Спровоцированная клетка становится самостоятельной. Она жаждет бессмертия для себя, перестает подчиняться всеклеточным законам. И вот она неудержимо растет, полнеет, делится на две дочерние клетки, на четыре, на восемь, на шестнадцать… Она превращается в раковую опухоль, которая скоротечно подменяет собой многоклеточный организм, тем самым уничтожая его. Хорошо это или плохо?

На определенной стадии рак неизлечим. Не помогают операции (есть даже мнение, что опухоль, увидевшая свет, растет быстрее), лекарства, облучения. Год, другой человек худеет, желтеет, мучается от жестоких болей, не верит в свою смерть и умирает.

Почему же человеческий организм не борется со смертоносной клеткой, как делает это со всевозможными вирусами, бациллами и кокками? Почему не посылает против нее могучих фагоцитов? Потому что она притворяется своей. Она содержит такие же молекулы ДНК и РНК, такие же гены и хромосомы, как и все остальные клетки. Вот если бы в ней распознать чужака! Тогда полчища фагоцитов набросились бы на клетку-отщепенца со всех сторон и пожрали ее. Они изловили бы и съели все остальные раковые клетки. Вот было б пиршество для фагоцитов! Хорошо это или плохо? (Интересующихся этим отсылаем к работам советских ученых Э. Л. Аидроникашвили и Л. А. Зильбера)

6

Камилл действительно убегал с работы. Часами он кружил вокруг больницы, не решаясь зайти к Ларисе. От Инны Ивановны он знал и номер палаты, и часы посещения. Приносил с собой свежие яблоки и сам же их съедал под больничными окнами.

Однажды он все-таки решился и проник в палату Ларисы. Устинович лежала на спине. Левая рука ее топала углом. Локтевой сгиб пронизала тонкая спица, зацепленная в блестящей никелированной подкове. От подковы тянулись тросики, один через два шкива к спинке кровати в ногах, другой, тоже через шкив, — к стене. На концах тросиков подвешены подставки с гирями, как на десятичных весах.

— Здравствуй, — слабым голосом сказала Лариса. — Садись.

Женщина на костылях засуетилась:

— Девочки, пора па процедуры! — И заковыляла к выходу. За ней молча вышла старушка с рукой на перевязи и увела девочку лет десяти с забинтованной головой. Дверь тихонько закрылась.

— Я очень страшная? — спросила Лариса, когда Камилл подтянул табуретку ближе к постели.

— Как тебе сказать…

— Ладно, говорить комплименты ты не научился. Что нового в институте?.. Нет, про институт не надо. Здесь так тоскливо: читать не могу, наушники не работают. Расскажи что-нибудь интересное, а?

Вблизи рука Ларисы казалась иссиня-бледной. Пальцы торчали безжизненно, как на гипсовом слепке, фиолетовые ногти обломались. Такую руку нельзя было целовать или гладить — только жалеть.

Камилл попытался улыбнуться и с искусственным воодушевлением принялся рассказывать заготовленную историю, которую в разных вариантах вычитал у Гете, Шиллера, Дюма и Цвейга. Это был анекдот о знаменитой авантюристке Жанне де ла Мотт, которая украла алмазное ожерелье, предназначенное для Марии Антуанетты. Громкий скандал стал прелюдией к Французской революции и свержению Бурбонов. Позднейшие исследователи выяснили, что Жанна де ла Мотт бежала в Россию и до самой смерти жила в Крыму под именем графини Гише. Ожерелье хранила в черной шкатулке, которую постоянно держала при себе. Однако после смерти графини алмазное ожерелье исчезло. По свидетельству историков, это был шедевр ювелирного искусства — соразмерность, изящество, огненная игра придавали ему невыразимое очарование. Красота Марии Антуанетты заметно потускнела без ожерелья. По-видимому, последующая потеря головы огорчила ее меньше.

Заключительную остроту придумал сам Камилл, надеясь развеселить Ларису. Но та не улыбнулась и задумчиво протянула:

— Я понимаю королеву.

Наступило долгое молчание. Камилл смотрел в открытое окно, за которым летали голуби и ласточки. Он не предполагал, что свидание окажется таким тяжким. Думаешь одно, хочешь сказать другое, а говоришь никому ненужную чушь.

Вдруг лицо Ларисы как-то странно исказилось, пошло пунцовыми пятнами. Губы жалко покривились, подбородок мелко-мелко задрожал.

— Почитай что-нибудь, — едва слышно попросила она.

— Я больше не пишу.

— Совсем?

— Совсем.

— Почему?

Камилл пожал плечами.

--">