Антон Абрамкин - Ваша муть!

застыл, пораженный всей глубиной и неординарностью своей мысли.

Потом волной снова накатила тоска. Хоть я и гений, а жизнь моя все равно ужасна, пришел к заключению Голованенко и побрел дальше. На крыше его девятиэтажки горестно выл на луну Пантелеймонов Виктор Михайлович, в жизни — всеми любимый и вежливый профессор химии, а в полнолуние — волк.

Вот и ему тоже, наверное, плохо живется, подумал лауреат Букеровской премии, продолжая медленно брести в сторону проспекта Непокоренных, одинок Пантелеймонов, поэтому так грустно воет. Тут какой-то шум из кустов отвлек его от тягучих, как прилипшая к ботинку жвачка, мыслей.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что это два пушистых пришельца с Альфы Центавра занимаются в кустах совершенно непотребным делом. И вовсе не тем, о чем вы только что подумали. Голованенко был большой знаток морально-этических законов пришельцев, поэтому он ясно представлял себе, что лизать мороженое в полнолуние, да еще вдвоем совершенно невозможно для законопослушного альфацентаврийца. Пришельцы тоже прекрасно знали законы, поэтому, недовольно скосив на него свои золотистые, мудрые глаза, отвернулись, не прекратив, однако, аморального занятия.

— Машу вать, — пораженно прошептал про себя писатель и, сцепив за спиной руки, побрел дальше.

Так он шел и шел, глядя себе под ноги, пока неожиданно не споткнулся.

Вскрикнув, нелепо взмахнув руками, автор двадцати с лишним повестей рухнул.

И не миновать ему перелома какой-нибудь хлипкой кости, если бы то, обо что он споткнулся, не оказалось щупальцем зверя Мудромысла. Никто не знал откуда они взялись, эти звери, зачем они пришли в наш мир, но все почему-то считали их средоточием вселенской мудрости, мозгом со щупальцами, существами пытающимися постичь Первопричину Всего. Голованенко быстренько сполз с липкой туши зверя и вприпрыжку отбежал подальше одновременно пытаясь очистить одежду от мерзкой слизи. Те же, неизвестно откуда возникшие слухи, утверждали, что тех, кто хоть как то помешает Мудромыслам думать, ждет кара — их переместят в параллельный мир к жиглохмудам. Петр Никодимович совершенно не представлял себе, кто такие эти жиглохмуды, но ему вовсе к ним не хотелось, ему и здесь было плохо.

— Вшу маать, — дрожащим от отвращения голосом произнес он, продолжая свой путь. Одежду так и не удалось очистить от слизи, да еще и пальцы на руках склеились и не хотели разлипаться.

Долго ли коротко, но все таки ноги вывели умелого рассказчика из темени дворов на залитый желтым электрическим светом проспект Непокоренных. В помятом и испачканном костюме, без шляпы на голове (она потерялась где-то в окрестностях Мудромысла), Голованенко подошел к обочине и поднял руку, голосуя. И надо же было такому случиться, впрочем, ничего хорошего он этой ночью и не ожидал, на его поднятую руку сразу же отреагировал джинн.

Писатель грязно про себя выругался. Остановив свой ковер-самолет прямо у колен человека, джинн, оскалившись в улыбке сказал:

— Садись, дорогой, — и приглашающе махнул прозрачной рукой. Голованенко оглянулся в поисках поддержки, но кто еще, кроме удрученных жизнью писателей станет шляться ночью по улице. Поэтому ему, страшно боящемуся высоких скоростей и лихачества даже на обыкновенных машинах, пришлось взбираться на неустойчивый и шаткий ковер. Отказываться Петр Никодимович побоялся, кто их знает, этих джиннов. А вдруг нарушишь какое-нибудь джиннское представление о чести. Восток дело тонкое. Достанет автомат Калашникова и поминай как звали.

Такое уже случалось на дорогах. В общем, с трудом, но устроился на ковре Голованенко и, зажмурив глаза и крепко сжав зубы приготовился к путешествию.

— Э, дорогой, — писатель приоткрыл один глаз, джинн явно обращался к нему, — куда ехать-то?

— Тумь ваша, — дрожащими губами ответил он.

— Понятно, — протянул джинн слегка удивленно и, резко дернув ковер направил его на магистраль.

Дорогу творец миров запомнил плохо, только резкие повороты, на которых по всем физическим законам должен был вылетать с ковра как пуля. Однако джиннам всегда было наплевать на всякие там законы. Дуракам закон не писан.

Наконец ковер остановился.

— Семь пятьдесят восемь, — сказал джинн. Взял протянутую Голованенко десятку и отправился восвояси, даже не вспомнив и слово такое — сдача. А может он и в самом деле его не знал. Пойди пойми этих джиннов.

Родные места --">