Иоланта Ариковна Сержантова - С августа по ноябрь

каждой фигурке отыскать своё укромное место.

— Думают, что спрятались! — Смеюсь я чуть не в голос. — Как тараканы!

— Где?! — Немедленно отзывается бабушка и бежит в кухню, но, как на грех, именно теперь там ни единого таракана на виду.

— Ну, и зачем ты сочиняешь?! — Поднимает брови бабушка, и слегка обиженная возвращается в комнату. Она занята, опять кому-то что-то шьёт, на круглом столе лежит отрез материи.

В узком длинном ящике швейной машинки у бабушки хранятся всякие интересные штучки: иголки, кнопки, мелки, кусочки мыла, дамские пуговки и предмет моего вожделения — запасная пуговица от кителя деда. Среди этих сокровищ не нашлось места только огромным чугунным портняжным ножницам и сантиметру. Но если ножницы никогда не лежат без дела, то туго скрученная лента сантиметра, похоже, уже не в состоянии принять первозданный вид, ибо бабушка никогда не смущает своих заказчиц обмером. Глянет исподлобья, расправит ткань на столе, и, закусив нижнюю губу, принимается кроить. Тяжеленные ножницы скользят в её руке, как по маслу, — любо-дорого! И ведь ни разочек не промазала, не отстригла лишнего лоскута.

Если стол застелен скатертью с бахромой, а не отрезом на платье, и из кухни не доносится вкусный запах котлет, да пирожков, значит бабушки нет дома. Ну как тут удержаться от того, чтобы не подёргать выключатель за нос. Щёлк-щёлк, щёлк-щёлк! — И лампочка чуть заметно звенит, моргая спросонок.

Едва заслышав под окном бабушкино вежливое «Благодарю!» в ответ на пожелание доброго здоровья от соседа, я тушу свет, спрыгиваю с кресла, и делаю вид, что по всё это время читал календарь. Однако бабушку не проведёшь.

— Опять баловался с выключателем. — Укоряет она меня, и идёт в кухню, разбирать сумки.

Надо признаться, мне ни разу не стыдно, но …откуда она может знать?! Впрочем, разве может быть иначе, она же бабушка, а не кто-то там ещё…

Фёкла-свекольница и Андрей-тепляк

Я вышел из дому, и прямо с порога ощутил на щеке прикосновение прозрачной нити. То лето переступило финальную черту, — шёлковую ленту паутины паука-бокохода, — и ворвалось в чертоги бабьего, индийского лета.

И как-то так сразу вышло, что стеклянный шар солнца уже не старается попасться в глаза, как прежде. Более того, его приходится доискиваться, заискивать перед ним, дабы показало оно свой ясный, хрупкий лик, да после долго рыться в стружках и пуху облаков. Окутанному ими для сохранности, солнцу делается боязно себя самого.

Наверное, закрывая за летом двери, осень долго глядела ему вослед, вот и выстудила лесные дорожки. Прежде тёплые до истомы, они леденят босые ступни, принуждая идти скорее «туда, откель пришёл».

Воздух, да и сама округа утеряли свой жар не в меру скоро — всего за одну ночь. Тени дерев кажутся не сенью, но сырыми пятнами на земле, так что мнится — не было вовсе никакого лета, всё это сказки, всегдашние рассказы стариков о том раньшем, лучше нынешнего, времени. Хотя, кажется, есть что вспомнить и о чём повздыхать не только у «пожившим», но и самому.

И о зорях розовощёких, и об утреннем тумане над рекой, когда путаешь дно неба со смятым покровом воды, и о рыбе, что поймал, да отпустил некогда подобру-поздорову, подрасти. Только не для того, дабы нагуляла жирок, не для будущего улова, а во исполнение самых сокровенных желаний тех, у кого окажется на пути та рыба как-нибудь после….

Выйдя из дому, не ступив ещё и шагу, я почувствовал прикосновение к лицу паутинки. То лето, что бежало столь быстро, навалилось жаркой грудью на тонкую ленточку паутины паука-бокохода, и ворвалось в чертоги бабьего, индийского лета.

— А почто индийского-то? Неужто, своего какого нет?

— Да отчего ж нет?! Имеется!

— Ну, ды-к — не томи, сказывай…

— Фёкла-свекольница нынче, а с нею и Андрей-тепляк⁵!

— Во-от оно как! Это другое дело! С этого и надо было начинать.

Одиночество

Деду моего дорогого друга Баранова Анатолия Александровича -

Николаю Степановичу Родионову,

который после обеда любил читать Гегеля

— Отвесь-ка мне, любезный, пол фунта ветчины, редко беру, но ради праздничка, отчего бы себя и не побаловать.

Привыкший к откровениям посторонних сиделец, и от того давно переставший принимать их к сердцу и примеривать на себя, молча отвесил чуть больше искомого, хотя на вид казалось, что в самом деле как бы даже и --">