Андрей Алексеевич Клыков - По берегам Каспия. От Апшерона до Терека (с 25 фотографиями и картой)

на окно и пододвигает табуретку. Снимаю шапку, пальто и сажусь около окна, напротив хозяина.

— Чаю-то даешь?

— Даю, даю, — послышался голос.

— Вы первый раз здесь? — обратился ко мне хозяин.

— Первый.

— Если б не сельдь, на этом берегу делать нечего. Песок, летом жара, а зимой холод.

— А давно стали ловить рыбу?

— Да ведь как сказать, — он сдвинул на затылок папаху и посмотрел в окно, — рыба тут спокон века водилась, только лов был одна ненормальность. Ловили горцы для себя сетями. Некуда ее было девать, к нам в Россию им не рука была отправлять — воевали тогда они с нами, — это я говорю про шестидесятые годы. Да и ватаг^[4] тогда не было, ведь первые промысла здесь появились в 1885 году. Отец покойник, рассказывал мне, как построились промысла в Петровском и Дербенте. Сельдь тогда, можно сказать, губили; солили только крупную, — мелкую, пузанка по-здешнему, продавали по копенке за сотню, а остальную зарывали!

Полная пожилая женщина внесла на подносе два стакана крепкого чая, вазочку с мелко наколотыми кусочками сахара, хлеб и яйца.

Молча поставив поднос, она ушла.

— Кушайте, — он пододвинул стакан, сильно ударил яйцом по столу и, очищая его, продолжал:

— Я тогда мальчишкой на этом самом промысле жил с отцом. Отец здесь материальным ^[5] служил. Жили мы тогда в землянках, как кроты, невода были маленькие, сажен по двести…

— А сейчас какие? — спросил я.

— Какая тоня; есть и по восемьсот и тысячу двести, ну, а меньше шестисот нет расчету строить.

Он взглянул в окно.

— Смотрите, снег, а ведь сегодня 11 апреля.

Я оглянулся: за окном падали крупные белые хлопья.

— Эх-ма! — он с досадой плюнул и на минуту замолчал.

Под окном стоил горец в тулупе и белой папахе.

— Да, — начал он снова, — льду тогда на промыслах не было, солили теплым^[6] посолом, товар торопились убирать^[7]поскерее и везли его морем в Астрахань. Железная дорога прошла здесь на моей памяти, лет тридцать назад, не больше.

Ну-те-сь! Стали наезжать астраханские промышленники, рыбаки появились на Тереке, на Тюленьем острове. Рабочий народ стал сплывать, все больше с Волги, из Саратова — молодцы ребята. Может, не интересно? — обратился он ко мне.

— Что вы, я рад послушать эту историю.

— Историю, — повторил он, — она была после, как «зеленые" разгромили и двадцатом году все промысла. Потом советская власть стала все восстанавливать. А тогда какая была история? Ну-те-сь, прошла дорога, и покатилась сельдь в Ростов и Украину. Стали промысла расти и крупнеть.

К двадцатому году в одном южном районе было до двухсот промыслов, сельдь тогда ловили по пяти миллионов пудов, посчитать на девять миллионов рубликов. Вот оно как разворачивалось. Только серо было! Теперь у нас посметреть — бетонные лари, каменные казармы для рабочих, под’ездная дорога, телефоны, электричество, — он усмехнулся и добавил, — радиум поставили и эту самую ме-ха-цию заводим.

В голосе зазвучала новая нота, и я подумал, что он не случайно исковеркал слово «механизация».

В окно постучали. Я оглянулся. Прямо под окном стоял рабочий-горец в тулупе и белой папахе.

— Дербент идем, наказывать будешь? — проговорил он, ища глазами заведующего.

— Нет, поезжай, — ответил он, подходя к окну, — там дадут, что надо, я по телефону передавал. Вы не хотите с’ездить? Полюбопытствуйте город и обратно, пока здесь нечего делать. Поезжайте!

— Ладно.

Быстро одевшись, я вышел из дома.

У крыльца стояла линейка, запряженная парой. Едва мы успели сесть, как лошади тронули и резвой рысью побежали по гладкой, без колеи, дороге.

Узкой лентой тянется плоская низменность, лежащая между кавказским горным хребтом и Каспием. Горы Дагестана кое-где наступают. Еще немного — и они подойдут совсем к морю. Но море откатывается на восток и оставляет после себя песок и гальку.

Уже миновали

--">