Тамара Александровна Илатовская - Семь баллов по Бофорту

на крайшик неба. Нужно охотиться, бить китов, а не чахнуть в пыльной квартире над пыльной книжкой, которую написал какой-нибудь чудак. Что будут делать скульпторы, когда у всех напрочь атрофируются мышцы? И вот что — привези мне пелекена, чукотского бога, а я, ей-богу, напишу статью, как обещал.

Проводив меня, они еще долго стояли на улице у дверей в мастерскую и курили. В Москве было душно и пыльно: за лето ни капли дождя.

— Я лечу на Чукотку. — призналась я дома.

— Я знаю. — вздохнула мама, — я уже достала рюкзак.

Тем, кто остается, всегда тяжелее. А у мамы на Чукотке погиб брат.

Анадырь — ворота Чукотки. Чтобы увидеть город, нужно долго терпеть в тряском аэропортовском автобусе, потом ждать на груде плавника хлипкий рейсовый катеришко. Когда катер, обиженно ревя, наконец швартуется у причала, пассажиры гулко ссыпаются по дощатому трапу ни узкую палубу. Им предлагают спуститься вниз, в «салон». Никто не спускается. Ветер пронизывает до костей. От острых бутылочно-зеленых воли веет горьковатой пылью. Мы карабкаемся через залив медленно, но неотступно. После долгих скитаний по аэропортам, хриплых споров с неумолимыми диспетчерами, заискивающе-нелепых препирательств с синоптиками впервые становится весело. Солнце остро пронзает бок серой поджарой тучи, и все вокруг вспыхивает нестерпимо ярко: синющее небо, залив, золотистые ящики, плывущие от причала, и снежные всплески гигантских рыбин — они направляются в лиман, выбрасывая светлые тела из воды, будто прошивая волны шелковыми белыми стежками.

— Белухи! — хрипло сказал громоздкий, из тех, что продавливают кресла в ИЛ-18, дядька в гремящем ветровике. — Стерва, а не животная — шестьсот килограммов за раз жрет, тьфу ты! А ребеночек ее вот так ласты сделает, — дядька раскинул полусогнутые руки, больно ударив меня в плечо, — обхватит мамку и едет себе. Вот так обхватит, — он еще раз энергично раскинул неуклюжие руки, — и едет!

— Почему же их не уничтожают?

— Я так думаю, приказу такого не было, — сплюнув, ответил дядька.

Анадырь надвигался на нас серым невысоким мысом, весь темный на фоне холодного, яркого неба. По берегу валялись рыбацкие лодки, у причала возился белый санитарный катер, а в море за трапециевидным камнем что-то выжидали три черных океанских сухогруза. Ворота Чукотки открылись.

Анадырь оказался очень тихим, будто обезлюдевшим. Прохожие попадались редко; разве что внизу, у моря, по мелочам скандалили портовики — ругались торопливо, размашисто, без особой охоты восстановить справедливость.

В ожидании рейса на Лаврентий мы бродили по прибрежной гальке, усыпанной обломками ящиков, по молчаливым серым улочкам, мрачноватым и непривычно обнаженным.

За портовыми строениями начинался рыбацкий поселок. Он тянулся по обе стороны дороги рядками дощатых домишек в одно окно. У иных окно было заколочено, а труба прикрыта фанеркой, придавленной сверху кирпичом: хозяева поехали есть арбузы на материк. У моря, в густых ромашках, белел свежевыструганный вельбот. Тут же, в траве, будто для сравнения, валялась старая чукотская байдара из деревянных ребер, обтянутых полупрозрачной шкурой тюленя. Чтобы выйти на такой байдаре в океан, нужно незаурядное мужество.

Около каждой избенки высилось деревянное, посеревшее от морской сырости сооружение — вроде огромной подставки для галстуков. Сооружение и в самом деле было увешано старомодно-широкими, семужного цвета «галстуками» — юколой (рыбины разрезались надвое, вдоль). Юкола опоясывала яркими гирляндами дома, вялилась на завалинках, на днищах опрокинутых лодок.

В крайнем домике, на крыльце, сидела скуластенькая чукчанка в ядовито-зеленых рейтузах и, покуривая папиросу, следила за тем, как муж, белобрысый рязанский паренек, рубил ящики из-под консервов на дрова. Тут же бегал мальчонка лет пяти, узкоглазый и русый.

Небо было подозрительно безоблачным, и на всякий случай у кладбища ржавых железных бочек пришлось исполнить танец отлетающего самолета. Мы немножко шаманили на Чукотке, и нам в общем-то здорово везло. Слегка пригнувшись, расставляешь, как крылья, руки и кружишься все быстрое и быстрее, заклиная строптивого бога удачи ниспослать тебе летную погоду. Бочки нужны для аккомпанемента, их пустое нутро ухает соболезнующе и ритмично. Бум-бум-бум. Но вообще, как мы узнали позднее, бочки на Чукотке — незаменимая вещь. В них, как свечки в подсвечниках, --">