Теодор де Визева - Необычные люди и авантюристы разных стран

его сообразно с характером сюжетов, чтобы в повествовании чудесным образом переплелись эмоциональность и занимательность, степенность классических текстов и непринужденность беседы. К сожалению, в переводе невозможно передать абсолютно точно особенности стиля, да я и не мечтаю также в этом кратком очерке изложить то, что на мой взгляд, в наблюдениях Кориэта заслуживает внимательного прочтения и изучения историками всех стран. Но гораздо более привлекательным, чем приятность стиля и даже историческая ценность, является сам автор, таким, каким он вырисовывается на страницах своей книги, и чей образ так тронул и позабавил меня. Этот образ я и попытаюсь описать в коротком очерке в благодарность «pedestrissime» одкомбцy за непередаваемое удовольствие, полученное мною в часы общения с ним.

III

К тому же, основные черты Кориэта уже набросал один из его панегиристов, парижский поэт Жан Луазо в процитированных мною стихах:

Воистину славный человек, полный простодушия настолько,

Что свои самые большие познания почитал невежеством.

Конечно, портрету надо быть немного комплиментарным. Так, Луазо забыл отметить помимо прочего, что «воистину славный человек» был в высшей степени англичанином. Вместе со своим поэтическим энтузиазмом, он привносит в свои наблюдения точность и методичность, никогда не упуская случая осведомиться в каждом городе о числе жителей, о покупательной способности денег, о точном расстоянии от этого города до следующего пункта его остановки и негодует по поводу привычки, замеченной им у жителей страны Гризон, «отвечать, когда странник спрашивает, в скольких милях он находится от такого-то места, не “столько-то и столько”, а указывать за сколько часов путь может быть пройден, — ответ, едва ли способный устроить путешественника, учитывая то, что все люди ходят с различной скоростью: одни за час пройдут больше, чем другие за три». Подобно своим продолжателям, английским туристам 1909 года, Кориэт любит оставлять себе на память о местах, где побывал, какие-нибудь сувениры. Покидая Ланслебург¹⁴, он подбирает камень, в котором, как ему кажется, есть металлические вкрапления. «Я имел намерение привезти его в Англию, но один из моих спутников, которого я попросил приберечь этот камень, потерял его». В Брешии он простирает свою дерзость до кражи в церкви обетной свечи, «и, если бы это было замечено, я, — говорит путешественник, — непременно попал бы в руки инквизиции». Он привез из своих странствий вилку, и вот как сообщается об этом приобретении:

Я бы упомянул здесь о вещи, о которой уже должен был бы сказать, когда описывал первый из городов Италии, где мне довелось остановиться. Ибо я заметил, что во всех итальянских городах, где я побывал, есть обычай, не существующий ни в какой другой стране, виденной мною. Итальянцы, как и многие живущие там иностранцы, используют при еде маленькие вилы для того, чтобы удобнее было резать мясо. В то время, как ножом они режут мясо, лежащее на тарелке, другой рукой они придерживают это мясо при помощи упомянутых вил. В пользу этого любопытного обычая говорит то, что итальянцы ни в коей мере не могут страдать из-за того, что кто-то коснется их еды руками, поскольку, как известно, не у всех руки одинаково чистые. Посему я нашел хорошим для себя перенять этот обычай, и не только пока я находился в Италии, но и в Германии, и даже по моем возвращении в Англию, и частое употребление моих маленьких вил вызвало однажды насмешки моего ученого друга господина Лоуренса Вайтекера, который, будучи в веселом расположении духа, не преминул назвать меня furciter, то есть «носящий вилы», но только потому, что я употребил вилы за столом, а не в других случаях, которые можно было бы предположить.

Нужно ли говорить, что английское происхождение Кориэта проявлялось также и в его склонности к вину? Может и нет, но я постоянно обнаруживаю ее по крайней мере в той настойчивости, с какой он пытается заставить нас поверить в свою умеренность в питии, и в то же время на каждой странице он неохотно сообщает, что вино такой-то страны сделало его совершенно больным, или же предупреждает, что вино другой может сыграть с нами дурную шутку, если мы будем им злоупотреблять. В Гейдельберге он чуть было не провел ночь на знаменитой бочке, на которой он впоследствии запечатлел себя гордо стоящим с кубком в руке. «Один придворный отвел меня на верх бочки и меня --">