Вальтер Скотт - Роб Рой

Вальтер Скотт РОБ РОЙ

А почему? Закон простой

Они хранят с былых времен:

Пусть тот берет, кто может взять,

И пусть владеет он.

Вордсворт, «Могила Роб Роя».

Глава I

В чем согрешил я, что такое горе

На плечи мне легло? Нет, у меня

Нет больше сына! Да сразит проклятье

Того, кто так тебя преобразил!

Ты хочешь путешествовать?

Скорее Пошлю я в путешествие коня!

Monsieur Thomas.^[1]

Вы убеждали меня, дорогой мой друг, часть того досуга, которым провидение благословило закат моей жизни, посвятить описанию невзгод и опасностей, сопровождавших ее рассвет. Действительно, воспоминание о тех похождениях, как вам угодно было их назвать, оставило в моей душе сложное и переменчивое чувство радости и боли, смешанное, скажу я, с великой благодарностью к вершителю судеб человеческих, который вел меня вначале по пути, отмеченному трудами и превратностями, чтобы тем слаще казался, при сравнении, покой, ниспосланный мне под конец моей долгой жизни. К тому же, не подлежит сомнению, что злоключения, выпавшие на мою долю среди народа, до странности первобытного по своему гражданскому строю и обычаям, должны, как вы утверждаете, привлечь любопытство каждого, кто склонен послушать рассказы старика о былых временах.

Всё же вы не должны забывать, что повесть, рассказанная другу и другом выслушанная, утрачивает половину своей прелести, когда она изложена на бумаге; и что рассказы, за которыми вы с интересом следили, прислушиваясь к голосу того, кто всё это пережил сам, покажутся не столь уж занимательными, когда вы станете их перечитывать в тиши своего кабинета. Но ваш сравнительно молодой возраст и крепкое сложение обещают более долгую жизнь, чем та, какая может выпасть на долю вашему другу. Бросьте же эти листы в какой-нибудь потайной ящик вашего письменного стола до той поры, когда разлучит нас событие, которое может наступить в любую минуту и которое должно наступить на протяжении немногих — очень немногих — лет. Когда мы расстанемся в этом мире, — чтобы встретиться, как я надеюсь, в лучшем, — вы станете, наверно, чтить больше, чем она заслуживает, память ушедшего друга; и в тех подробностях, что я собираюсь теперь изложить на бумаге, вы найдете предмет для грустных, но не лишенных приятности размышлений. Другие завещают закадычным своим друзьям портреты, изображающие внешние их черты, — я же передаю вам в руки верный список моих мыслей и чувствований, моих добродетелей и недостатков, в твердой надежде, что безумства и своенравная опрометчивость моей молодости встретят ту же благосклонность, ту же готовность прощать, с какими вы так часто судили об ошибках моих зрелых лет.

Обращаясь в своих мемуарах (если можно дать этим листам такое внушительное название) к дорогому и близкому другу, я в числе многих иных преимуществ приобретаю еще и ту выгоду, что могу опустить иные подробности, в этом случае излишние, но которые поневоле должен был бы изложить человеку постороннему, отвлекаясь от более существенного. Разве стану я докучать вам только потому, что вы в моей власти, что передо мною бумага и чернила и что времени у меня достаточно? Но все же трудно мне пообещать, что я не употреблю во вред этот соблазнительно представившийся случай поговорить о себе и о своих заботах, хотя мое повествование касается обстоятельств, известных вам так же хорошо, как и мне. Когда мы сами являемся героями событий, о которых говорим, то нередко, увлеченные рассказом, бываем склонны пренебречь заботой о времени и терпении наших слушателей, и часто лучшие и мудрейшие из нас уступали такому соблазну. Стоит мне только напомнить вам забавный пример с мемуарами Сюлли^[2] — в той редкой и своеобразной их редакции, которую вы (в наивном тщеславии библиофила) упрямо предпочитаете другой, где они приведены к обычной для мемуаров удобочитаемой форме, — тогда как, на мой взгляд, эта любимая вами редакция любопытна лишь одним: она показывает, до чего может дойти в своем самомнении даже такой большой человек, как их автор. Если память мне не изменяет, этот почтенный вельможа и государственный муж выбрал четырех джентльменов из своих --">