Аделина Ефимовна Адалис , Иван Владимирович Сергеев - Абджед, хевез, хютти... Роман приключений

POLARIS

ПУТЕШЕСТВИЯ ПРИКЛЮЧЕНИЯ • ФАНТАСТИКА LXXIV

А. Адалис, И. Сергеев АБДЖЕД, ХЕВЕЗ, ХЮТТИ… Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х годов Том IV

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Глава первая ЛЕГЕНДА

Верблюд поглядел искоса гордым, мохнатым глазом. Козодоевского снова рвало. За двенадцать дней перехода он не мог привыкнуть к килевой качке. Сережа, раскуривая зеленоватую махорку и вставившись невидящими главами на знакомое зрелище, продолжал говорить терпеливо и зло:

— Да, зачем мечтать об Африке, когда собственная Африка под рукой? Ты мираж видел? — Видел. Тигра видел? Видел? Ты сейчас скажешь, что не видел тигра, но это ложь. Джелал свидетель. Джелал!

Черноглазый мальчик со скошенным подбородком и живыми бровями застенчиво улыбнулся.

Сережа настаивал:

— Надеюсь, ты не жалеешь, что мы использовали отпуск таким образом? Не жалеешь? Боря, а, Боря!

Козодоевский икнул и втянул в себя новый приступ рвоты. От природы он был обидчив, хрупок и привержен к литературе. Его дружба с Сережей измерялась беспричинной симпатией к последнему всех встречных и поперечных.

На сей раз Козодоевского проняло:

— Вы несправедливы. Если бы вас рвало, я бы вел себя иначе! Что касается верблюдов, они страшны, как химера. Я уже говорил вам, что верблюд — помесь облезшей проститутки с доисторическим чудовищем. Вы хотите признанья, что я их боюсь? Да, боюсь! Нате, режьте меня!

— Не валяй дурака, Боренька! Никто, братишка, не виноват, что тебя кишка тонка. Поехал — терпи.

Сережа отошел в сторону и, заслонив глаза рукой, вгляделся в смутный, пересыпающийся воздух.

Двенадцать дней по бледной горячей земле, под низким солнцем! Серый Гиссарский хребет, верблюды, будто слепленные из древней земли — Шахрисябз, Якка-баг, Хайдар, — глаза усталые от песчаных бризов; на остановках тростанковые навесы караван-сараев, древний черномазый народ с дребезжащими дюторами, с розовой розой за ухом и вечной пиалой у рта… А дальше — смутная, как воздух, неизвестность и чертовщина, вроде той, что пишет Козодоевский, только лучше…

Сзади Сережи раздались высокие гортанные крики погонщика. Джелал помог встать первому верблюду, зажурчавшему, как лошадь селезенкой, остатком воды в бурдюке. За первым, кряхтя и подламываясь, вздернулись второй и третий. Под шеей у каждого болтался медный, позеленевший по краям колокол. В песчаной тишине прошел мягкий, нестройный звон — волнующий и усыпительный. Караван тронулся.

До ближайшего караван-сарая оставалось около четырех часов. Козодоевский, утомленный рвотой и мерным качанием верблюда, сидел с закрытыми глазами, мысленно перебирая слова новых стихов:

«Песок… прохлада… вечереть… Болезнь… восток. Тамерлан — померла… мазар — сказал… Гималаи»

— Гималаи-то продолжение Гиссарского хребта, а, Боря? — вдруг спросил Сергей.

— Что? — Козодоевский вздрогнул.

— Гималаи-то продолжение Гиссарского хребта, а?

— Отроги, голубчик, а не продолжение. А ты почему знаешь, что я подумал о Гималаях?

— Ничего я не знаю…

Они продолжали путь молча.

Жара в Туркестане спадает быстро и начисто: она точно отсыхает от ладоней, от висков, от подметок, от напряженного и отяжелевшего за день сердца. Серо-желтый закат подернут туманом.

Козодоевскому и Сереже после Москвы все было в диковину. Будь у них командировка — твердое и ударное обязательство — Средняя Азия пришлась бы им по росту: та же работа, та же советская земля. А большой отпуск вынуждает человека наслаждаться и напрягать свою любовь к жизни. Еще месяц тому назад Туркестан казался им чем-то вроде Кавказа, только запущенного и неиспользованного.

Десятки людей ежедневно уезжали в Туркестан и приезжали оттуда; говорили о городах, где по улицам так же гремят трамваи, издаются газеты, где будто бы такая же культура, только с пряным восточным запахом.

Три недели тому назад, в Ташкенте, друзья были не удовлетворены широкими --">