Джавид Алакбарли - Сказочник

ночлега и работы. Просто не любил быть в центре внимания. А ещё ему нравилось засыпать, вглядываясь в яркое ночное небо, усыпанное звёздами. Словом, спать не под крышей дома, а там, где ощущается всё беспредельное волшебство летней ночи, было ему намного приятнее.

Вокруг него всегда толпились целые ватаги мальчишек. Тех тянуло к нему, как магнитом. Видимо, они интуитивно понимали, что он совсем не такой человек, как все остальные вокруг. Дети ведь чувствуют это лучше всех. Один из этих мальчишек, уже став взрослым человеком, проведёт с ним последние дни существования этого сказочника на нашей земле. Будет рядом с ним в больнице, стараясь разрешить все его нелёгкие проблемы. Так ничем помочь и не сможет. Всего лишь закроет ему глаза и постарается не плакать. А потом повезёт этот столь тяжкий груз из Москвы в Баку, вспоминая те дни, когда этот прекрасный человек был полон сил и энергии. А он, маленький мальчишка, воспринимал его как волшебника и чародея.

Взрослые ещё не раз будут пытаться утихомирить детвору, объясняя им, что они мешают художнику. А потом они, как правило, начнут проникаться пониманием того, что когда художник работает, то он никого не слышит и ничего не видит. Уходит в себя. Окружающий его мир исчезает. А художник остаётся со своими холстами один на один и разговаривает с ними. Настраивается на волну той сказки, которую он будет сочинять.

Он очень мало ел. И был, вообще, не притязателен в быту. Курил самые дешёвые сигареты. Много курил. Мог иногда позволить себе косяк. Это если его любимый друг-поэт вдруг угощал его. Особенного кайфа он от этого не испытывал. Но и не отказывался. Не мог отказать другу в том, чтобы составить тому компанию. Поэт имел кожу почти такого же цвета, как и у него. А ещё лицо, покрытое глубокими морщинами и оспинками. И хриплый от курения голос. Когда он читал ему свои стихи, то они вдвоём напоминали диковинные персонажи средневекового собрания поэтов. А ещё его друг-поэт называл себя наследником великого Физули. И он соглашался с этим.

Собственно говоря, они оба обожали Физули. В его поэзии они купались, как в море мудрости. Она их очищала, просветляла и дарила такой кайф, который не мог подарить никакой косяк. От каких-то строк у них захватывало дух, другие поражали мелодией своего звучания, а от некоторых становилось настолько хорошо, что, казалось, ты уже покинул этот мир и просто пребываешь в раю.

А ещё они подшучивали над тем, что молодёжь никак не могла понять того, как, родившийся в далёкой Кербеле, поэт может считаться классиком азербайджанской поэзии. Но это была молодёжь, которая выросла уже в советское время. Как ей объяснишь всё это, когда она со школьных лет зубрила стихи о том, что, вопреки всем законам географии и астрономии, для Азербайджана солнце взошло не с Востока, а с Севера. Что именно с Севера пришли великие идеи, сделавшие счастливыми всех тех, кто жил на окраине империи в так называемой «тюрьме народов». Откуда было им знать, что когда-то существовал огромный ареал, где обитали различные тюркские племена? Единый ареал.

Не помнили они и о том периоде своей истории, когда караваны перевозили не только товары и людей, но и обеспечивали ту передачу знаний и информации, которая формировала литературу, абсолютно не похожую на произведения сегодняшнего дня. Весь этот период истории был уже предан забвению. И никто из молодых людей и не догадывался о том, что в той литературе прошлых веков тюркский язык прекрасно мог соседствовать и с арабским, и с персидским, перемешивая их словарный запас самым причудливым образом.

А литература сегодняшнего дня была проста и понятна всем. В ней господствовали ашугские мотивы. Ни он, ни его друг-поэт лично ничего не имели против ашугов. Когда-то в 30-е годы ашуги были в составе самых активных отрядов советского агитпрома. Они пели бодрые песни про лампочки Ильича, про колхозы, да и вообще, про людей, с радостью на лицах и песнями на устах, идущих к столь неизбежному и так желанному для всех живущих на земле людей коммунизму. Те ашуги носили гимнастёрки и брюки-галифе. А ещё почти у всех них были усы, являющиеся точной копией самых известных усов двадцатого века. Тех, что увековечивали в парадных портретах той эпохи. Усов, сумевших стать таким знаковым явлением, что даже сам великий Пикассо не обошёл их в своём творчестве.

А, может, молодёжь и не была виновата в том, что она не понимала Физули. Её просто никто этому никогда не --">