Александр Дюма - Черный тюльпан. Капитан Памфил. История моих животных.

необходимые ему, чтобы взойти на место штатгальтера.

Итак, 20 августа 1672 года, как мы уже сказали в начале этой главы, все население города стекалось к Бейтенгофу, чтобы присутствовать при выходе из тюрьмы Корнелия де Витта, отправлявшегося в изгнание. Всем хотелось увидеть, какие следы оставила пытка на теле этого благородного человека, так хорошо знавшего Горация.

Поспешим добавить, что не вся масса, стекавшаяся к Бейтенгофу, стремилась туда с безобидной целью присутствовать на необычном спектакле: многие из толпы хотели сыграть при этом активную роль или, вернее, выступить в роли, по их мнению плохо сыгранной раньше.

Мы имеем в виду роль палача.

Правда, повторяем, в толпе были также люди, спешившие к зданию тюрьмы с менее враждебными намерениями. Их главным образом интересовало зрелище, столь привлекательное для толпы и льстящее ее самолюбию, — зрелище повергнутого в прах человека, долго и гордо стоявшего во весь свой рост.

Ведь Корнелий де Витт — этот бесстрашный человек, как говорили, — сидел в заключении и был измучен пыткой. Не увидят ли они его бледным, окровавленным, униженным? Разве это не блестящий триумф для гаагских буржуа, еще более завистливых, чем простой народ, — триумф, в котором каждый порядочный горожанин Гааги должен был принять участие?

И к тому же оранжистские подстрекатели, ловко рассеявшиеся в толпе, чтобы превратить ее в острое и одновременно тупое орудие, подумывали: не подвернется ли случай по пути от Бейтенгофа до заставы швырнуть грязью, а может быть, даже и камнями в этого гордеца, главного инспектора плотин, который не только дал принцу Оранскому штатгальтерство лишь vi coactus, но еще хотел убить его?

А более ярые враги Франции говорили, что надо действовать с толком, и, если б нашлись в Гааге смелые люди, они никогда бы не допустили Корнелия де Витта отправиться в изгнание. Ведь он, как только очутится за пределами Голландии, сейчас же снова начнет вместе с Францией плести свои интриги и будет жить со своим негодяем-братом Яном на золото маркиза де Лувуа.

Понятно, что при таком настроении люди, жаждущие зрелища, обычно не идут шагом — они спешат. Вот почему жители Гааги стремительно бежали по направлению к Бейтенгофу.

Среди наиболее торопившихся был и Тикелар, полный озлобления и не знающий, что же ему теперь предпринять. У оранжистов он считался олицетворением порядочности, национальной чести и христианского милосердия.

Этот почтенный негодяй изощрял все свое остроумие и пускал в ход всю силу своего воображения, рассказывая, как Корнелий де Витт пытался купить его совесть, какие суммы он обещал ему и какие адские уловки придумывал он заблаговременно, чтобы устранить для него, Тикелара, все затруднения при покушении на убийство.

И каждая фраза его речи, жадно воспринимаемая толпой, вызывала бурные изъявления восторженной любви к принцу Вильгельму и слепой ненависти к братьям де Виттам.

Толпа готова была проклинать неправедных судей, которые своим приговором давали возможность такому ужасному преступнику, каким был этот негодяй Корнелий де Витт, скрыться живым и невредимым.

А подстрекатели тем временем шептали исподтишка:

— Он ускользнет от нас. Он уедет.

Другие добавляли:

— В Шевенингене его поджидает корабль, французский корабль. Тикелар видел его.

— Доблестный Тикелар! Честный Тикелар! — хором кричала толпа.

— А вы не думаете о том, — произнес кто-то, — что вместе с Корнелием сбежит и Ян, такой же предатель, как и его брат?

— И эти два мерзавца будут проедать во Франции наши деньги, деньги за наши корабли, наши арсеналы, наши верфи, проданные Людовику Четырнадцатому!

— Не дадим им уехать! — воскликнул некий патриот, более ярый, чем прочие.

— К тюрьме! К тюрьме! — завопила толпа.

И под эти возгласы ускорялись шаги горожан, заряжались мушкеты, сверкали топоры и загорались глаза.

Однако никакого насилия пока еще не было совершено, и кавалерийская цепь, охранявшая доступ к Бейтенгофу, стояла суровая, молчаливая и более грозная в своем спокойствии, чем эта возбужденная толпа буржуа с их криками и угрозами. Отряд стоял неподвижно под зорким взглядом своего командира, капитана гаагской кавалерии, сидевшего на коне с обнаженной, но опущенной к стремени шпагой.

Этому отряду кавалерии, единственному барьеру, защищавшему тюрьму, пришлось сдерживать не только бушующую, --">