Гвиберт Ножанский - О моей жизни

считал, что Лефран преувеличил критический ум Гвиберта, но всё-таки называл его «довольно острым, действительно редкостным для двенадцатого столетия»^[11].

Восхищение критическим умом Гвиберта основывалось также на его истории Первого Крестового похода, Gesta Dei per Francos^[12]. В этой книге Гвиберт цитирует свои письменные источники, обсуждает ситауации, очевидцем которых он не был, и методично критикует достоверность (равно как и стиль) работ своих предшественников, среди прочего подвергая сомнению некоторые из чудес, о которых повествовал Фульхерий Шартрский. Бернар Моно был столь впечатлён историческим методом Гвиберта, что назвал его «самым мыслящим человеком своего столетия» и подошёл очень близко к предположению, что Гвиберт разделял ценности «сравнительной школы научной истории»^[13]. Ранее к тому же заключению пришёл Лефран, сказав, что Гвиберт был «подготовлен лучше, чем кто бы то ни было в его время к озарению вечными принципами исторического критицизма»^[14]. В 1965 году Жак Шоран смёл большую часть этих восхвалений, доказывая то, что Гвиберт демонстрирует опыт не критичного историка, а морализирующего библеистского экзегета^[15]. Взгляд Шорана предпочтительней, но, хотя и нужно было осовременить взгляды Лефрана и Моно, по-прежнему верно то, что Гвиберт проявил необычное желание и способность спорить с другими авторами на рациональной почве.

Третий аспект его мысли, который поразил историков как необычный или опережающий свое время, это его патриотизм. «Никогда больше в двенадцатом столетии гордость того, что ты француз, не выражалась столь неистово», написал Ландри касательно пылкой защиты Франции, которую Гвиберт выразил перед архидиаконом майнцским. Вдохновляясь страстью к своему предмету, размышляя позднее о своем разговоре с архидиаконом, Гвиберт называет свой народ «благородным, мудрым, воинственным, великодушным и самым лучшим». Само их имя было хвалебным словом, так что, «ежели мы видим бретонцев, англичан или генуэзцев, ведущих себя с честью, то зовем таких людей франками»^[16]. У Гвиберта был отличный нюх на национальные отличия — он был первым кто описал для нас шотландца, носящего килт и спорран^[17], — и он был убежден, что Господь основал Францию для того, чтобы вести за собой весь остальной мир. Он также был первым, кто ясно и недвусмысленно написал, что французский король может лечить золотухи прикосновением рук. Он добавил, что английскому королю на это никогда не хватало смелости.^[18] С патриотизмом Гвиберт сочетает ярко выраженное чувство прогресса. Участвуя в дебатах по вопросу о сравнительных достоинствах древних и современных авторов, Гвиберт подчёркивает превосходство своего времени. Карлики, сидящие на плечах гигантов — не для него; он цитирует царя Ровоама: «Мой мизинец толще чресл отца моего».^[19]

Историков девятнадцатого века Гвиберт привлекал своим рационализмом, скептицизмом и прото-национализмом. В той снисходительной манере, в которой историки иногда раздают похвалы, Лефран назвал его «практически современным человеком»^[20]. Но другие комментаторы отметили и тёмные стороны его характера, выраженные в его жестоких и оскорбительных обвинениях своих врагов. В Gesta Dei он заявляет, что Мухаммед проповедовал «новое разрешение на беспорядочные сношения», и рассказывает подробную историю его грешной жизни и смерти. В ходе этого он признаётся, что его источники спорны, но объясняет, что «позволительно говорить дурно о том, чья зловредность превосходит любое зло, которое можно высказать»^[21]. На протяжении всей своей истории Гвиберт чрезмерно подробно останавливается на похоти и извращениях мусульман, как естественных, так и противоестественных. Он также был одним из первых антисемитских писателей, обвинявших евреев в колдовстве и чёрной магии. После пересказа гвибертовой похабной истории о монахе, совращённом Дьяволом^[22], который был вызван еврейским целителем, Джошуа Трахтенберг даёт следующий комментарий в своей книге «Дьявол и евреи»: «Для того, кто хорошо знаком с поздними мнениями о ритуалах ведьм и колдунов, раннее появление “возлияний спермы” и “актов причащения спермой” (в этой части книги Гвиберта) должно вызвать чрезвычайно глубокое понимание происхождения и развития колдовства из смыслового содержания еретических практик».^[23] Кроме того, Гвиберт даёт одно из наиболее ярких --">