Николай Гусовский - Песнь о зубре

госпожа, с какой любовью счастья желаешь ты этому королевству и как много рассуждаешь и говоришь об улучшении его положения. Но я действительно не вижу, чем ты можешь ему больше помочь нежели тем, если проявишь себя благожелательной, склонной к опеке науки и искусства. Тогда будет и государству большая польза, а высокая слава имени твоего распространится таким путем еще выше с похвалами твоих воспитанников. Ибо что может быть более чудесным и достойным твоих предков и твоей знаменитейшей из арагонского дома семьи, более совершенным из всех форм благочестий, если их оценить и в мирное время, и в войну, и в деле религии? Однако и они никогда б не наполнили земли мира такой громадной славой жизни и подвигов с любовью всего поколения и не проявили б себя так удивительно в разных испытаниях судьбы перед потомками, если бы их личная ученость и свойственная этому роду благосклонность к ученым мужам не вознесли бы их на такую высоту, что они были восславлены звонкой лирой выдающихся талантов. Так что мне остается заслуженно молчать о них, особенно здесь, где я подчинен неизбежному закону выражаться кратко.

Желаю здоровья и быть достойной славы своего блистательного рода.

В Риме случилось мне как-то при сборище люда огромном

Зрелище видеть, в восторг приводившее бурный, —

Бой беспощадный с быками толпе на потеху.

Тучи порхающих стрел и сверкающих копий

В тело животных вонзались, несносную боль причиняя,

И бесновались животные, пеною ярость вскипала.

Там же, пока наблюдал я, как бык свирепеет,

Болью подстегнут и рукоплесканьем с трибуны,

Кто-то из наших сказал: «Как у нас на зубриной охоте».

Я согласился и сразу ж рассказывать начал

О ратоборстве подобном с могучим и яростным зверем.

Как в поговорке — язык мой, моя откровенность

Мне ж повредили. Рассказ мой, друзей захвативший,

Было приказано без промедленья, тотчас же

В форму отлить стихотворную, песню сложить об охоте.

Видите, я меж поэтов невольный избранник,

Песнь сочиняю о нашем невиданном звере.

Чудом в веках уцелевший под яркой Полярной звездою,

Он, повсеместно прослывший кровавым убийцей,

Часто внушал мне позорное, мерзкое чувство

Страха и ужаса. Стыдно признаться: случалось

Бегством спасаться, что даже плевались с презреньем

Люди простые — в краях наших трусов не любят.

Здесь, удостоенный чести, а может, опасности большей,

Вынужден буду я ловкость свою проявить и с оружьем,

Столь непривычным руке, наторенной на луке.

С трепетом взял я перо и боюсь, что под бременем этим

Либо паду, расписавшись в бессилии полном,

Либо же, дерзостью робость поправ, покорюсь и исполню

Волю великого мужа, которому всем я обязан.

С этой надеждой бужу я родник вдохновенья;

Хватит его, чтоб наполнить иссякший источник

И напоить мой посев на бесплодном, нетронутом поле.

Правда в сказаньях о наших родимых местах, очевидно,

Будет в диковинку многим, отсюда и просьба хозяев

Вспомнить и все рассказать. Как вам будет угодно.

Не ожидая, что песнь прозвучит без изъянов,

Гость и слуга ваш покорный из дальнего края

Здесь лишь посмел разъяснение дать — и не больше.

Как же с пером совладать непослушным, читатель?

Знал я доселе одни оперенные стрелы.

С этих листов поднимаются образы боя,

Смертные схватки, и стрелы роятся с жужжаньем.

Легче мне справиться с луком, тебе же с пером своенравным;

Равными быть бы могли мы в неравных искусствах.

Коль что не так у меня здесь получится, право за вами:

Рвите безжалостно стих чужестранца-невежды.

Диву даешься пера и стрелы оперенью,

А на поверке — обое вспоенные ядом.

Мелкой достаточно ранки — и чахнет задетый.

Вот и теперь я готовлюсь на севере в дебри лесные,

Как в старину, углубиться, ведь это привычно.

Пусть там и зубр наш рыкает, и в стих прорывается эхо

Дикого рыка для пущей гармонии песни.

Пусть он наполнит строку, чтоб к нему приглядеться,

К этому чуду далеких литовских владений.

Телом своим монолитным громаден настолько,

Что, когда ранен смертельно, колени преклонит и сникнет,

Трое охотников могут усесться на лбу меж рогами.

Если же мне --">