Николай Гусовский - Песнь о зубре

попытаться сравнить его шею и морду,

То опасаюсь — сравнений таких не сыскать мне, пожалуй.

Клок бородищи торчит из-под челюсти рыжим мочалом

Гроз полыханье в глазах и застывшая злоба;

Космами грива от самых лопаток спадает,

Донизу лоб, и колени, и грудь покрывая.

Если же будет угодно сравненье великого с малым

И коль подходит здесь местное наше сравненье —

Это козел бородатый с нагуленным телом.

Вот он какой, наш бизон, именуемый зубром!

Масти поджаристой — бурая с черной, как будто

Среднюю все ж между ними себе предпочел он.

Странно, но в книгах его описанье не точно,

Я же не вправе фантазией портить натуру.

Что за рога они видели в ноздрях у зверя?

Внешне совсем не похож он на их описанья.

Морде звериной всю мощь приписать норовили —

Нет, не таков мой красавец, лесов наших слава.

Древний наш мир изучал я по книгам славянским —

Грамотам русским, написанным греческой буквой.

Вязь алфавита народом для собственной пользы

Взята у греков. Отеческих говоров звуки

К буквам чужим он подладил, оставшись собою.

Многие страны с глубокой своей стариною

Так же, как разные виды редчайших животных,

В грамотах этих старинных описаны точно.

Но, вероятно, нигде не осталось подобного зверя,

Лишь под Полночной звездой их судьба сохранила.

Плиний оставил свои описания зубра и тура:

«В девственных рощах на севере водится бык, — говорит он. —

Зверя сильней и свирепее нет, чем вскормленный

Травами польских владений сей царь над зверями».

Люди на родине нашей уверены: в мире подлунном

Слава о нем не прошла и нигде он неведом.

«Дик и свиреп, он похож на бизона, гривастый», —

Вот что он пишет, а больше расскажут другие.

Не сомневаюсь, что будут упреки — забавные сказки!

Что же, не каждый поверит в размеры огромные зверя.

Кто треволнений в полночных лесах не изведал,

Тот не поверит, и пусть возражает, ведь сущность —

Как ты расскажешь, а спорить и глупый сумеет.

Дома у нас вам о зубре поведал бы каждый охотник.

Что ж до меня, то охота ко мне не вернется.

Время тревог проминуло, осталась лишь память

Грустного сердца. Я мыслью туда возвращаюсь,

Денно и нощно все памяти сеть расставляю —

Здесь я охочусь за каждым мгновеньем бесценным,

Раньше потерянным, ныне — увы! — невозвратным.

Что в тех желаньях? — былое вернуть невозможно.

Гонишься вслед за утраченным временем, смертный, —

Не догоняешь — убито. И пусть пропадает,

Как и судьбе, ему воли своей не навяжешь.

Что же я медлю? Пора бы и делом заняться.

Страшно: ученых ничем удивить невозможно,

Все они знают — какие читают страницы!

Пусть и проверят по книгам, какой он по виду.

Но да известно им будет мое добавленье:

Тайна сокрыта в лесах, и о том напишу я,

Что не найдете ни в книгах, ни в грамотах древних.

Даже и Паулюс Диакон в своих «Лонгобардских деяньях»

Не говорит ничего о размерах зубриного тела,

Лишь сообщает, что шкура убитого зубра

Где-то служила подстилкой пятнадцати ловчим.

Я не пленялся ни видом рогов, ни размерами шкуры

В пуще, когда свежевать приходилось его на охоте.

Что ни скажи, а охотничьи тропы известны мне с детства,

Труд, и заботы, и бремя нелегкое жизни.

* * *

Край свой лесной я, писателям древним не равный,

Речь посполиту шагами своими измерил,

Сызмальства все постигал от отца-зверолова:

Тихо, с оглядкой прочесывать дебри лесные,

Зоркостью глаза зверей подмечать по берлогам

Так, чтобы зверь не почуял ни ухом, ни нюхом

Хитрой засады и вовремя с лежки не снялся.

Сколько потов он сгонял с меня в зимнюю стужу,

Копья метать заставляя с плеча при разбеге!

Сколько смертей перевидел я, лая собак переслышал

В детстве, пока меня, сына, учил полесовщик!

Я постигал, как сраженный медведь погибает,

Где и когда на кормежке задержатся вепри в дубраве,

Как на пугливых лосей расставлять хитроумные сети,

Чтобы, петлю не заметив, сохатый попался в ловушку.

Слышал и видел, как воздух пальба сотрясала,

Грузно, с урчаньем и хрипом, в снега --">