Василий Васильевич Розанов - О символистах и декадентах

В. В. Розанов О символистах и декадентах

I

Под именем символизма и декадентства разумеется новый род не столько поэзии, сколько стихотворческого искусства, чрезвычайно резко отделяющийся по форме и содержанию от всех когда-либо возникавших видов литературного творчества. Явившись всего 10–12 лет назад, он с чрезвычайной быстротой распространился во всех странах образованного мира, очевидно, всюду находя для себя хорошо подготовленную почву, какие-то общие предрасполагающие условия. Как образчики этого рода искусства приведем два-три стихотворения:

Мертвецы, освещенные газом!

Алая лента на грешной невесте!

О, мы пойдем целоваться к окну!

Видишь, как бледны лица умерших?

Это — больница, где в трауре дети…

Это — на льду олеандры…

Это — обложка романсов без слов.

Милая, в окна не видно луны.

Наши души — цветок у тебя в бутоньерке.

(В. Даров)

В несколько более оживленном размере:

Тень несозданных созданий

Колыхается во сне,

Словно лопасти латаний

На эмалевой стене.

Фиолетовые руки

На эмалевой стене

Полусонно чертят звуки

В звонко-звучной глубине,

Вырастают точно блестки

При лазоревой луне;

Всходит месяц обнаженный

При лазоревой луне;

Звуки реют полусонно,

Звуки ластятся ко мне.

Тайны созданных созданий

С лаской ластятся ко мне.

И трепещет тень латаний

На эмалевой стене.

(Русские символисты, кн. II)

Два приведенных стихотворения — наши русские; вот стихотворение, принадлежащее Метерлинку:

Моя душа больна весь день,

Моя душа больна прощаньем,

Моя душа в борьбе с молчаньем,

Глаза мои встречают тень.

Я вижу призраки охоты;

Полузабытый след ведет

Собак секретного желанья

Во глубь забывчивых лесов.

Лиловых грез несутся своры,

И стрелы желтые — укоры —

Казнят оленей лживых снов.

Увы, увы! везде желанья,

Везде вернувшиеся сны,

И слишком синее дыханье…

На сердце меркнет лик луны.

То, что есть в содержании символизма бесспорного и понятного, — это общее тяготение его к эротизму. Старый как мать-природа бог, казалось изгнанный навсегда из деловой поэзии 50-70-х годов, вторгся в сферу, ему всегда принадлежавшую, им издревле любимую, но в форме изуродованной и странной, в форме бесстыдно обнаженной:

О, чудно нежная и страстная болезнь!

В тебе вся жизнь моя и милый идеал!

Ты звездно обняла меня, как землю плеснь,

Как ржавчина в бою измученный кинжал!

Ты волю мне дала, я грозен и велик

Не желчной грубостью, не силою, не знаньем:

Усеян язвами смятенный мой язык,

И заражать могу одним своим дыханьем

Весталок, стариков, беспомощных детей;

Всех наградить могу болезнею нагою.

Я презираю жизнь, природу и людей,

Смеюся над тоской, над горем и слезою.

(Емельянов-Коханский)

Также и в следующем, чрезвычайно безобразном даже по форме:

Не входите, присенники!

У меня ль не ноги белые?

У меня ль не руки сплетаются?

Не входите, присенники!

Обезумею, обессилею

За собольчатым пологом…

Заплету я руки змеистые,

Прикоснусь моих плеч обнаженных.

Зацелую очи смуглые…

Не входите!..

(А. Добролюбов)

Этот же мотив один отчетливо выделяется и в прозе:

«О чем молишь, Светлый? Не очей ли ты жаждешь неразгаданных, сдержанного ли дыхания страсти? Не улыбки ли, одетой слезами, не росистой ли души молодости?

Я дам тебе тело девственное, бесстыдные, смелые ноги, уста опьяняющие… К ложу утреннему ты приблизься, Суровый.

Я ли не молода? Сплетутся руки змеистые. Бледная белая ночь побледнеет от моих объятий и уйдет из покоя за окно, на волю.

Светлый! Мне уютно… Мне больно, Светлый! Белая ночь глядит на тебя бездонными глазами. Она не уходит. Словно вдова, грустит ночь… Словно вопленница, плачет она. Плачет она о кладбищенском утре. Мне страшно… Светлый!» (Добролюбов А.).

Эрос не одет здесь более поэзией, не затуманен, не скрыт; весь смысл, вся красота, все бесконечные муки и радости, из которых исходит акт любви и --">