Николай Николаевич Страхов - Новая выходка против книги Н. Я. Данилевского

вообще и к философскому обобщению исторических фактов в особенности“. Далее, о самой книге „Россия и Европа“ говорится, что когда она явилась, то „все компетентные люди“ признали ее „за литературный курьез“, что г. Соловьеву приходилось говорить о ней „с нашими историками“, и что „все историки“, с которыми он говорил, „не считали ее требующею особого обсуждения“. Наконец все это завершается замечанием, что оставшиеся в живых из „кружка старых славянофилов“ — „по-видимому, не признали автора этой книги за своего человека и как бы игнорировали его произведение“^[6].

Вот на какие аргументы напирает ныне г. Соловьев. Было бы смешно, если бы мы вздумали защищать ум и познания Н. Я. Данилевского против этих голословных выходок, цель которых так ясна. Но г. Соловьев делает здесь некоторые фактические показания, он говорит о первоначальных судьбах книги „России и Европа“, и тут его надобно обличить. Книга эта с первого же появления составила автору высокое имя, но только не среди большой публики, а у людей самостоятельных умом и горячо преданных делу. Припоминаю одного „историка“, очень умного и ученого. Бывало, когда у него собирались гости и приходилось знакомить с ними приехавшего из провинции автора „России и Европы“, историк обыкновенно прибавлял к его имени: „умнейший человек в России“. Теперь это, конечно, виднее, но люди проницательные и тогда понимали значение Н. Я. Данилевского. Что касается до „старых славянофилов“, то сперва замечу, что они всегда старались быть свободными и широкими в своих сочувствиях. Это были люди истинно либеральные, в самом превосходном значении этого слова. Они не замыкались в партию и никогда не занимались счетом своих и чужих^[7]. Какой же смысл имеет указание на то, что „старые славянофилы“ не объявили Данилевского своим человеком? Тут я вижу только невольное признание великого авторитета, заслуженного этими славянофилами. Ведь уж как усердно их бранили, как усердно доказывали, что они люди неосновательные и вредные; и г. Соловьев тоже постарался в этом деле. А когда захотелось унизить книгу противника, то недурно показалось намекнуть, что вот-де и старые славянофилы чуждались этой книги. Но это несправедливо. Все и всякие славянофилы, разумеется, трудящиеся умом, читающие и мыслящие, признали „Россию и Европу“ своей книгой, одни вполне и с большим восторгом, другие в большей или меньшей степени. Разве не так этому и следует быть? Когда мне случилось вскоре после выхода книги видеться с И. С. Аксаковым, он мне сказал: „Я теперь с величайшим наслаждением читаю книгу Николая Яковлевича; какая радость найти свои давнишние убеждения, но взятые с новой точки зрения и блистательно развитые и доказанные“! И до конца жизни Данилевского И. С. Аксаков был с ним в дружественных отношениях, вел переписку и навестил его в его уединенной Мшатке^[8].

После смерти Н. Я. Данилевского И. С. Аксаков помянул его словами, которые дышат глубокой любовью и чисто аксаковской искренностью. Он превознес необычайный ум и необычайное сердце покойного; он говорил, между прочим, что „это был сильный, смелый ум, независимый и самостоятельный, и притом какой-то особенный, честный ум, чуждый всякого лукавства мысли, строго проверявший трудолюбивым изысканием и анализом всякое понятие, им усвояемое“, что „беззаветная любовь к Родине была в нем осмыслена, оправдана в сознании, укреплена наукою и долгою работою ума“, что в книге „Россия и Европа“ „он совершенно самобытным путем пришел к тождественному учению с Хомяковым, К. С. Аксаковым и вообще с так называемым славянофильством“. Неясно ли из этих слов, что „трудолюбивое изыскание“, „долгая работа“ и „строгая проверка“ Н. Я. Данилевского признаны великой заслугой именно в области славянофильства? Аксаков оканчивает грустным замечанием: „Падают старые борцы, и никто не является дать на смену!“ Тут борцы, конечно, означает — подвижники той самой идеи, которой была посвящена вся жизнь Аксакова^[9].

Но самый важный успех „Россия и Европа“ имела не в Отечестве, а в славянских землях; там усердно читали теорию „славянского культурного типа“, ссылались на нее в политических статьях и прозвали ее автора „апостолом славянства“. У нас дома, как я уже писал, книга стала больше расходиться во время войн против Турции, сербской и русской; в некоторых образованных людях, очевидно, пробудилось тогда желание узнать --">