Виссарион Григорьевич Белинский - Тайна жизни. Соч. П. Машкова…

Виссарион Григорьевич Белинский Тайна жизни. Соч. П. Машкова…

ТАЙНА ЖИЗНИ. Соч. П. Машкова. Санкт-Петербург. 1845. В тип. Штаба Отдельн. корп. внутр. стражи. В 16-ю д. л. 147 стр.

Да здравствует новый, 1845 год! Ему нечего завидовать старому, 1844 году! Если 1844 год имел полное право гордиться г. Брантом и его бесподобным романом «Жизнь, как она есть»^[1], – 1845 год имеет не меньшее право гордиться г. Машковым и его восхитительным романом «Тайна жизни». Да здравствует жизнь! Благодаря двум этим гениальным сочинителям мы теперь овладели жизнию, знаем ее вдоль и поперек, знаем ее и как она есть, знаем и тайну ее… После этого нам ничего не стоит сказать, что такое эта жизнь, над значением которой столько мыслителей, столько поэтов столько тысячелетий напрасно ломало себе голову. Жизнь – это… это… да это просто-напросто плохой роман бездарного писаки… Самая простая вещь, как видите; а вы думали, что это и невесть что такое, чудеса подозревали!

«В одной из южных губерний России роскошно расстилается огромное поместье, принадлежащее князю Громславскому». —

«Князь Громславский был один (одним?) из числа тех надменных гордецов, которые, подобно ракете, стремятся возвыситься и, хотя на одно мгновение, поразить взоры зрителей». – «Редко можно встретить столь прекрасное местоположение, которым пользуется поместье князя: природа и искусство, кажется, вырывают там друг у друга лавр первенства». Поместье князя, по всем вероятностям, находилось в Крыму, потому что «в особенности восточная сторона поместья, обрисованная горами, представляет самую живописную картину, достойную кисти гения. Горные уступы, облокотившиеся один на другой, как пышные руины Вавилонского столпотворения, погружают зрителя в невольную задумчивость. Смотря на них, взоры поражаются чем-то грозно прекрасным. Окрестные жители не напрасно назвали их солнечными горами. Из-за них солнце величественно выплывает на воздушный океан, оживляет луга и долины. В эти утренние минуты ничто не может сравниться с красотою сих исполинов природы. Чтоб видеть столь очаровательное зрелище, надобно прийти к подножию гор в то время, когда утренняя звезда начинает бледнеть на бирюзовом куполе вселенной; когда магический сон лелеет еще в своих объятиях темные рощи и таинственное молчание благословляет мечты любви и поэзии. Вот минуты, в которые солнечные горы призывают поэта, и он, объятый священным благоговением, ожидает чудного пробуждения мира… Он смотрит на горы, как на гроб, из которого должен воскреснуть лучезарный царь дня, а с ним и всеобщая жизнь, забота, радости и человеческая суета»^[2]. Но лучшим украшением этого очаровательного местоположения была Лидия, дочь князя: ее все любили, и старые и молодые; а она не любила светских удовольствий, предпочитая им «роскошь дня и меланхолическую тишину ночей»; любила она еще музыку, литературу и все, что прилично любить героине романа. За все за это ее полюбил отставной поручик Венедикт Пронский, молодой, прекрасный собою мужчина, который превосходно играл на скрипке и на фортепьяно, занимался литературою и сделал в ней весьма большие успехи, – хоть прекрасные плоды его воображения никогда не являлись в печати. Но довольно выписок: из них и так видно, что герои романа г. Машкова так же пухлы, надуты, бесцветны, безобразны, как и его слог. Рассказывать содержание романа мы не будем: это путаница самых неестественных, невозможных и нелепых приключений, которые оканчиваются кроваво. Поговорим лучше о слоге г. Машкова, образцы которого мы представили читателям; это слог особенный. Он напоминает собою слог «Марфы Посадницы» Карамзина. Говорим это не для унижения знаменитого имени: «Марфа Посадница» – произведение реторическое; но в то время его мог написать только человек с талантом. Шиллер – великий гений; а «Разбойники» его все-таки детское произведение. Если мы будем их рассматривать, как современное нам произведение, они будут еще и смешным и жалким произведением; но если взглянете на него, как на произведение известной эпохи, – то не можете не признать в нем гениального творения, несмотря на все его недостатки. Но о Шиллере мы упоминаем только для объяснения нашей мысли; обратимся к Карамзину. Велика его заслуга даже и в повестях, которые теперь не более, как интересные памятники такой эпохи литературы, которая навсегда, безвозвратно прошла, но без которой недалеко ушла бы и --">