Виссарион Григорьевич Белинский - Утренняя заря, альманах на 1843 год, изданный В. Владиславлевым

был прозван медведем еще от своих школьных товарищей) был молод, и много дикой поэзии таилось в душе его. В особенности летом мечтания толпились роем над ним и мутили его воображение; душа его искала высших наслаждений, сердце просило любви, чувство одиночества давило его и становилось нестерпимо. Но тогда он убегал на берег моря, долго вглядывался в волны, и ему становилось легче, и странные мысли приходили ему в голову…

Он думал тогда, что любить женщину недостойно человека, который чувствует в себе бодрость и силу. Какая красота женская, несовершенная и земная, может сравниться, – думал он, глядя на море, – с этой вечной, неизменной красотой? Какой шепот любви, самый сладкий, может сравниться с этим вечным шепотом, с этими неясными стопами и жалобами, с этим замирающим говором, тайно наговаривающим на душу такие чудные думы? Какой порыв страсти, самой бурной, может сравниться с ненастною ночью, когда волны вздымаются до неба, утопляя звезды в своих брызгах, когда гром и молния бороздят бездонные пропасти и вся трепетная природа сливается в мрачную картину ужаса и гнева? А потом, когда все снова стихнет, когда черные тучи, испуганные солнцем, быстро убегут за небосклон и море разовьется зеркальной равниной, – какое глубокое чувство, какое душевное смирение может сравниться с этой глубиной, с этим смирением? Кто проник в недра чудной стихии? Кто понял ее жизнь, ее силу, душу?.. Долго просиживал он на берегу, вперив испытующий взор в прозрачные волны, и душа его наполнялась какой-то странной, необъятной любовью. И ему чудилось, что между им и морем было что-то похожее на таинственное сочувствие. В тихом говоре волн, плескавших у ног его, ему слышались неясные звуки, как бы неоконченные слова, как бы сладострастный отзыв, что любовь его не пропала даром, что если он не изменит ей, его вечно, вечно будет хранить невидимая сила, и эти журчащие слова, эти мерные звуки убаюкивали его, как колыбельная песня, и он засыпал на берегу, и сон его был тих и спокоен, как сон ребенка…

Мы сказали, что в этой повести рассказан простой случай, почти анекдот: это не значит, чтоб сюжет ее можно было передать в двух словах и чтоб она была наполнена большею частию отступлениями и рассуждениями. Напротив, в «Медведе» нет ни отступлений, ни рассуждений, длинных и лишних, но все рассказ, все развитие события, простота и немногосложность которого именно и требовала большого таланта, большого знания и такта действительности. Писаки обыкновенно берутся за удивительные и небывалые приключения; люди с талантом изображают то, что может быть и, следственно, что есть и бывает в обыкновенной, ежедневной жизни, но изображают это так, что оно, выходя из-под их пера, кажется чем-то необыкновенным, выше мелочных событий житейского быта. Особенно хорошо очеркнута в «Медведе» нравственная сторона так называемого большого света…

Одно только можно вменить в недостаток повести графа Соллогуба: его медведь совсем не из того круга людей, который автор называет «медвежьим». Этот круг, по собственному описанию автора, набит какими-то праздношатающимися пустозвонами, вечно пьющими и идущими; а медведь его – человек с душою и сердцем, хоть и убитый воспитанием. Напрасно также автор заставляет этих медведей читать плохие русские журналы, забывая, что такие медведи, как и львы большого света, ровно ничего не читают и что в плохих русских журналах бывают иногда прекрасные русские повести…

«Ударило двенадцать часов. Рим пылал хуже всякой печки»… Так начинается «Наденька», другая повесть в «Утренней заре». Встретив слово «Рим», мы в испуге поспешили посмотреть на имя, подписанное под повестью, – и книга вывалилась у нас из рук… Повесть г. Кукольника!.. Она начинается с Рима и в Риме, стало быть, это повесть итальянская, а нам по обязанности, должно прочесть ее… Что делать! будем читать! Однако ж, к счастию, повесть оказалась русскою: Рим в ней играет побочную роль; главное ее действие и развязка в одном из захолустьев России. Повесть незатейливая, но занимательно и мило рассказанная. Жаль только, что в ней часто кланяются в ноги…

«Пруд» г. Гребенки – третий рассказ в новой «Утренней заре», столь богатой хорошими статьями. Это тоже прекрасный рассказ о многом, что бывает на белом свете. Кроме занимательности, рассказ не лишен и юмору, что составляет большое достоинство в статьях такого рода.

Последняя прозаическая статья в «Утренней заре» --">