Анатолий Васильевич Луначарский - Том 3. Советский и дореволюционный театр

торжествует. Что стоит ему оборвать крылья у «золотой бабочки» Лидии⁴. Он заранее наметил себе приобрести ее, «не выходя из бюджета»⁵, и приобрел. Его разглагольствования о душе и доброте смешны. Его любовь понятна – Лидия красавица, но разве это настоящая любовь, если она заранее уложена в рамки бюджета? И за что Лидии любить его? Лидия хотела продать себя дорого, а он сумел купить ее дешево. Она задумала разрушить торг, и это не удалось.

Г-н Лепковский, игравший неблагодарную роль – Василькова, не захотел встать на вышеуказанную точку зрения, придать Василькову черты неуклюжего провинциала, сильного мощной, деловой смекалкой и прямолинейной грубостью простецких воззрений на жизнь. Васильков должен быть на сцене смешон и немного страшен. Зритель должен жалеть, что блестящая, хотя лишенная нравственных устоев стрекоза попадет в полную власть этому невзрачному, но цепкому пауку. Ведь мечты Лидии – это «вишневый сад», ведь Васильков – это Лопахин, только более грубый, Телятев – это Гаев, разновидность той же барской породы милых тунеядцев. Холодная добродетельность Василькова отнюдь не должна иметь характера рыцарства. Его горе – смешно: он забыл его в тот же вечер, получив деловую, пахнущую миллионом телеграмму, он поехал к «блондинке» с Телятевым, приказав подкупленной прислуге на всякий случай шпионить за женой. Лепковский, напротив, бил на симпатии публики, впадая в трагический тон, изображая рыцаря без страха и упрека. Конечно, в его игре было много удачных моментов, хорошо удавалось ему оттенить добродушие, связанное с упрямством, характерное для Василькова (ведь русский кулак, кто этого не знает, добродушен).

Но мы остаемся при своем мнении. Артисту нужно помогать не Островскому, поющему гимн обладателям «умных денег», а Островскому, зорко подметившему черствость и узость Василькова, его преданное рабское служение собственному капиталу, смешной конфликт любви и интереса в душе, где царствует жажда «честной» наживы.

Кстати отметим еще, что г. Лепковский неоднократно изменял своему говору на «о». Он очень тщательно произносил, например, «розврат», а рядом несколько раз выговаривал «патамушта».

Рядом с перекарикатуренным самим Островским Кучумовым и канальей Глумовым отрицательным типом является и Телятев. Но, однако, на нем покоится какой-то отсвет авторского благорасположения, напоминающий грустную симпатию Чехова к Гаевым и Раневским. Ведь это московский Сезар де Базан⁶, беспутный барин и «иронист» довольно высокого полета. Волею среды он занял положение в обществе веселое, но мало почтенное, но он вполне сознает это, он тонко подсмеивается и над собою и над окружающими. Легкомысленную суетность и мишурный блеск своей среды он вполне постиг, на что же ему делать? Кроме большого ума, еще большего легкомыслия и еще большей жажды легких удовольствий, у него ничего нет. Телятев ничуть не уничтожается перед Васильковым. И к нему он умеет отнестись с высоты своей иронии: он прекрасно схватил комическую сторону его любви и его горя. Некоторые артисты после слов Василькова в последнем акте о том, что Лидия, дабы блистать в Петербурге, должна отучиться от дурных манер Телятева и компании, говорят реплику Телятева с ужимкой шута перед силой: «Разве я знал, что Лидии Юрьевне предстоит такая блестящая роль: от деревенского подвала до петербургского салона!»⁷ Но г. Неделин взял здесь совсем другой тон. Слова эти он сказал с иронией, почти мрачной, в его голосе зазвучала на мгновение даже какая-то обида. Телятев оценил всю глубину последнего унижения Лидии: «Будьте экономкой – мне такая женщина нужна… будьте светской львицей – мне и такая женщина нужна»⁸. Нужна Лидия «умным деньгам» и становится орудием их накопления.

Г-н Неделин, был вообще превосходен.

В первый раз выступила перед киевской публикой г-жа Ильнарская в роли Лидии.

Лидия балованная, эгоистичная, совершенно не знающая жизни «золотая бабочка». Г-жа Ильнарская постоянно сбивалась с этого тона. Во втором акте она его придерживалась, в третьем и четвертом играла настоящую змею-злодейку, чрезмерно драматизируя роль; ведь все свои страшные слова Лидия произносит и все скверные поступки проделывает не как мелодраматическая «гадина», а как несчастный, дурно воспитанный ребенок, притом же она не умна. Не надо, чтобы зритель радовался утомительному ряду нравственных пощечин, выпавших на долю Лидии, как --">