Александр Викторович Минкин - Немой Онегин. Части 24-25

Вершина. Немой Онегин. Часть ХXIV

11.07.2019 в 18:15, просмотров: 24664

Евгений Онегин — Виктор Добронравов. Театр имени Вахтангова. Фото: Валерий Мясников

Нравственность в природе вещей.

Неккер

Нравственный закон внутри нас.

Кант

ХCV. ВЕРШИНА

Подъём — важное слово. Люди привычно думают, будто это армейская команда, по которой солдаты прыгают вниз, с койки в сапоги. Но есть подъём на вершину — дело тяжёлое. А если это восьмитысячник — мучительное. А есть ещё подъём духа — тогда человек способен на всё; даже в ущерб себе. Вершина была обещана давно, промежуточные лагеря позади, пора.

…Запоминается последняя фраза (Штирлиц). И действительно, последняя фраза самого знаменитого русского романа запомнилась народу:

Но я другому отдана;

Я буду век ему верна.

«Верна» — вот последнее слово. Больше персонажи романа не скажут ничего. Действие кончено. Автор прощается. Последние три строфы — это уже не роман, даже не эпилог, никаких персонажей уже нет. Только Пушкин и его мысли.

Последнее слово важней всего — это вам любой бизнесмен подтвердит, любой судья, любой приговорённый. Вот пример последнего слова — его помнят и через пять веков:

«Будьте мужественны, Ридли! Божьей милостью мы зажжём сегодня в Англии такую свечу, которую, я верю, им не погасить никогда».

Хью Латимер, епископ Вустерский (на костре!). Октябрь 1555 года.

Могильная яма? Нет, вершина! «Гамлет» кончается словами Гамлета «Дальше тишина», хотя дальше никакой тишины: грохоча сапогами, появляется войско Фортинбраса; рассказ Горацио; распоряжение о торжественных похоронах — но никого это не интересует и никакого значения не имеет.

Я другому отдана, буду век ему верна. — Тане, однако, поверили не все. Гениальный русско-американский писатель Набоков, законодатель вкусов и приличий, не поверил совершенно:

Пушкин, несомненно, желал сделать решение княгини N бесповоротным; но достиг ли он своей цели?

Набоков. Комментарий

Бредовость этой фразы мы не в силах описать. Пушкин «хотел, но не смог»? Княгиня обрела свободу воли? Комментатор называет Таню княгиней N, намекая, что у ней теперь нет фамилии, ибо у её мужа даже имени нет. Есть только приметы: в сраженьях изувечен, толстый, генеральские эполеты. (В опере он Гремин — от громыхающих шпор, что ли?)

Быть может, в голове у Набокова поселилась сбежавшая от Пушкина Татьяна, которая теперь (в 1963 году, когда автор «Лолиты» писал свой комментарий), находясь целиком во власти развратного старика Владимира Владимировича, изменит, наконец, мужу. С кем? Поскольку Онегин исчез навсегда, ей придётся обойтись кучером, как обходилась кучерами и садовниками пьющая горькую мама Натальи Николаевны… Набоков, однако, продолжает развенчивать «княгиню N»:

99 процентов аморфной массы комментариев, порождённых с чудовищной быстротой потоком идейной критики, которая уже более ста лет не даёт покоя пушкинскому роману, посвящена страстным патриотическим дифирамбам, превозносящим добродетели Татьяны. Вот она, кричат восторженные журналисты белинско-достоевского толка, наша чистая, прямодушная, самоотверженная, героическая русская женщина. Рискуя разбить сердца поклонников «княгини Греминой» (как обозвали княгиню N два светила, состряпавших либретто для оперы Чайковского), необходимо подчеркнуть, что её ответ Онегину вовсе не звучит со столь величавой бесповоротностью, которую слышат в нём комментаторы. Обратите внимание на интонации строфы ХLVII — вздымающаяся грудь, прерывистая речь, надрывные, мучительные, трепещущие, завораживающие, чуть ли не сладострастные, чуть ли не обольщающие переносы (стихи 1-2, 2-3, 3-4, 5-6, 6-7, 8-9, 10-11) — настоящая оргия анжамбеманов, достигающая своей кульминации в любовном признании, которое должно было заставить подпрыгнуть от радости опытное сердце Евгения. И чем завершаются эти 12 рыдающих строк?