Борис Васильевич Марков - Храм и рынок. Человек в пространстве культуры

существования, особенно неприглядно выглядит доходящая до извращения экзальтация переживания любви и смерти, которые занимают мысли и желания человека.

Таким образом, то, чем мы так гордимся: наша способность переживать, делать внешние события психическими состояниями и оценивать их с эстетической или этической позиции, — имеет свои недостатки. Человек совершает некрасивые поступки, однако при этом ярко переживает несправедливость по отношению к себе и даже способен к самооценке и самопокаянию. Герои Достоевского решаются на преступления, но глубоко в них раскаиваются и за это считаются в высшей степени тонкими и порядочными людьми. Взаимная игра греха и покаяния, с тех пор как она была открыта христианством, становится все более изощренной, и если христианские святые допускали крайне невинные по современным меркам желания и при этом сильно раскаивались, то сегодня рефлексивные акты нередко лишь интенсифицируют запретные желания.

Можно по-разному оценивать свершившееся, однако вне зависимости от тех или иных моральных оценок необходима значительная коррекция исторических реконструкций прошлого. Об опасности осовременивания истории уже неоднократно говорилось в герменевтической философии. Вместе с тем вне горизонта современности нет возможности ее понимания. Универсалистские притязания герменевтики, основывающиеся на допуске избранных историков в «круг понимания», нуждаются в критической рефлексии. Поле понимания может оказаться настолько деформированным, что согласие общающихся в нем людей будет напоминать казарму или психиатрическую больницу. Таким образом, критически относясь к безудержной экспансии мысли и переживания во все сферы человеческого бытия, т. е. к тому, чем так гордилась философия, с таким трудом отвоевавшая для себя в начале человеческой истории маленькие островки самосознания (даже Кант с его единством трансцендентальной апперцепции представляется каким-то диковинным цветком, выросшим на крестьянском поле), историк получает доступ к прошлому, заслоненному гештальтом настоящего. Древние люди переживали и думали гораздо менее интенсивно, чем современные. Речь идет не столько о яркости и иных качественных состояниях сознания, сколько о месте, возможностях и границах мысли и переживания. Мысль вовсе не беспредельна. В поиске своих оснований она упирается в скальный грунт, не поддающийся хрупким инструментам рефлексии. Достоверности сознания определяются не им самим, а задаются как бы извне. Значительная сфера жизнедеятельности и сегодня определяется тем, что Витгенштейн называл «следованием правилу», т. е. не столько размышлением, сколько институциональными нормами, определяющими метрику социального жизненного мира.

Прочитав «Пир» Платона, современный читатель думает, что древние греки переживали Эрос наподобие героев Хемингуэя. Ощущая ужасное одиночество и страдания, они любили друг друга как несчастные разделенные богом существа, стремились найти и соединиться со своими половинками, чтобы достичь целостности и совершенства. Но, может быть, платоновская концепция любви была таким же экзотическим цветком своего времени, как и кантовское трансцендентальное единство апперцепции. В прошлом люди не переживали любви в том смысле, как она описывается в современных романах. Отношения между мужчинами и женщинами определялись «физическими» границами, а не духовными переживаниями. Жесткий порядок обмена женщинами закреплялся не страстью, а ритуалом. Мысль Платона открывает и пытается преодолеть его рефлексивным путем. Разделение мужчин и женщин расценивается как акт власти: боги, испугавшись автономных существ, разрезали их пополам и связали отношением взаимной зависимости. Концепция Платона выступает как дискурсивизация испытанной тактики: разделяй и властвуй. Из «физической» взаимная зависимость мужского и женского переводится в «духовную» плоскость. Так Платон реализует свое убеждение, что государством должны управлять философы, и его «жизненная драма», как это подметил В. Соловьев, вызвана борьбой с традиционными формами власти.

Реконструкция истории философской мысли должна обязательно Учитывать взаимопереплетение дискурсивных и недискурсивных практик, которые не редуцируемы, а дополнительны друг к другу. Изолированная от истории «физических» различении, т. е. воплощенных в пространственной форме границ и --">