Ирина Исааковна Чайковская - Время Культуры

Пациентку приводят. Она не просто молодая — юная. Зовут ее Джен. Она ни на кого не смотрит.

Профессор ее окликает: «Доброе утро, Джен! Как ты себя чувствуешь?»

Вопросы остаются без ответа, девушка безучастна. Торжествующий профессор поворачивается к аудитории: «Видите, она не отвечает? Яркий пример речевого блока. Будут вопросы?».

Зритель остается в неведении, будут ли вопросы. Ибо картина на этом кончается. Открытый финал. Вопросы предстоит задавать нам, зрителям фильма, — и не кому-то, а самим себе. Что случилось с девушкой, чья жизнь, в некоторых узловых моментах схваченная камерой, прошла сейчас перед нами? Почему она стала «случаем» для студентов-медиков?

Фильм смотрится почти как документальное свидетельство. Но это иллюзия. Такая же, как в повестях Довлатова, где «сконструированную» писателем реальность хочется принять за живую жизнь. Я восприняла эту ленту как параболу. Сценарист Дэвид Мерсер и режиссер Кен Лоуч рассказывают некую притчу о юной жизни — загубленной, подавленной, скорей всего, потерянной безвозвратно. Что же привело юную Джен к такому финалу?

Ответ — в названии. «Семейная жизнь». Жизнь в семье. И вроде бы, ее родители далеко не чудовища. Правда, по ходу дела мы узнаем, что сын давно уже с ними не живет и не навещает по праздникам, а старшая дочь сбежала из дома, вышла замуж, родила детей, и редкие ее визиты с маленькими дочками к «бабушке-дедушке» обычно кончаются скандалом.

Нижний уровень среднего класса. Однотипные домики, чуть менее унылые, чем наши «хрущевки», но о-чень с ними сходные. Работа на конвейере, где от Джен требуется успеть заполнить пуговицами все ячейки… Это раз.

Два — мама. Она требует, чтобы дочь была «приличной девушкой», она точно знает, что это такое, еще она знает, чего хочет дочь, так как непоколебимо уверена, что та хочет того же, что и она. А если это не так, то необходимо добиться от нее послушания, даже — ценой отказа от себя и своей воли.

Три — отец. Следует во всем за женой, но только с большей грубостью в выражениях и приемах. «Мерзавка», «стерва», «проститутка» — то и дело срываются у него с языка.

Джен молчалива и робка. У нее есть друг, юный художник — Тим. Но подаренную им картину она не может принести в дом — это абстракция, родители не захотят держать ее у себя.

Джен беременна, она бы хотела сохранить ребенка, но родители настаивают на аборте. Тим, увидев измученную и расстроенную Джен, признавшуюся, что только что убила ребенка, даже не понимает, что убито его дитя. — Какого ребенка? — спрашивает он в изумлении, и как это похоже на поведение «мальчика» из советского фильма «Мальчик и девочка» Юлия Файта, сделанного примерно тогда же, в конце шестидесятых (1966). «Мальчики» взрослеют и набираются ума гораздо позже девочек.

Правда, Тим будет пытаться спасти Джен. После того как родители окончательно упрячут ее в психушку, он приедет за ней, выкрадет из больницы и увезет на своем мотоцикле. Однако, когда, по требованию родителей, санитары и полиция ночью ворвутся в дом Тима и начнут будить счастливо улыбающуюся во сне Джен, он не сможет ее отбить и оставит подругу в лапах санитаров психиатрической клиники.

Была и еще одна попытка спасти девушку. После «убийства» ребенка, психика Джен пошатнулась, ей кажется, что родители хотят ее убить, она их ненавидит, и одновременно ей не хватает сил порвать с ними и зажить своей жизнью.

В этот момент на помощь ей приходит молодой психотерапевт. Мать Джен им недовольна: он лечит нетрадиционными методами — не травит больных лекарствами, не глушит их препаратами и электрошоком, — он создает атмосферу. Больные в палате — в основном молодые парни и девушки — общаются друг с другом, играют на гитаре и рассказывают о себе, о своих проблемах. Врач пытается выявить причину их заболевания. Он видит, что Джен, с одной стороны, не выносит неодобрения родителей, с другой — хочет вырваться на волю. Сшибка этих разнонаправленных движений приводит к неврозу, к агрессивности, к неадекватным поступкам.