Александр Васильевич Новосельцев - КРЕСТЬЯНСКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ КУЛЬТУРА В ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ ВАСИЛИЯ ШУКШИНА

"Верую!" (1970) поп (именно "попом" назовет всякий, полуосуждая, но больше любя, этого героя) с больной душой плачет от есенинской песни. Да при этом произносит слова, которые не всякий в быту скажет, постесняется. Для этого душу надо иметь чистую и широкую, да не бояться покаяния, ибо рядом сидит такой же человек с больною душой: "Милый, милый!.. Любил крестьянина!.. Жалел! Милый!.. А я тебя люблю". За что же скептик осудит этого попа? За широту русской души, которую по выражению Достоевского "можно немного сузить"? Нет, пожалуй, не сужается она до объема вмещаемого в стакан. Нет!-говорит своим рассказом Шукшин, мы такие: и попы и приходящие к ним по-простому, смутно тоскующие мужики. Мы - русские, нам верить - так во все сразу, что есть в жизни, во все на свете.
Вопрос обращения к вере человека, раньше не проявлявшего к религии никакого интереса - в рассказе 1972 года "Гена Пройдисвет". Интересно, что сначала Шукшин назвал его "Антихрист 666". В нем напрямую ставятся вопросы веры и неверия. Конфликт между Геной, бросившим институт и из-за неспокойного, неуживчивого характера нигде надолго не задержавшегося, и его дядей Гришей, "новообращенцем", возникает из простого желания Гены уличить дядю, расколоть его. Жизнь дядя понимает просто: "вся жизнь свыше записывается на пленку как в кино, а после смерти прокручивается". Из его уст звучит главная, пожалуй, мысль рассказа: зачем искать подтверждений чуду - они просто на огороде, где все растет из земли. Разве это не чудо? И человек тоже - из нее вышел, в нее и уйдет. Неизбежная при непонимании Гены драка до крови с дядей Гришей, как борьба веры с не столько воинственным, сколько невежественным неверием примиряется самой жизнью: Нюра, крупная, здоровая и очень добрая дочь дяди Гриши по-родственному разнимает, разводит их по углам, умывает и ставит на стол мировую бутылку, а сама идет доить корову. Грустная народная песня остужает спорщиков, и Гена задумчиво смотрит, наблюдая за еще одним обыденным чудом: корова дает молоко. Он, совсем успокоившись, отказывается от водки и решает: "Лучше я стихи напишу. Про корову".
Еще к вопросу о вере, - высказанное Шукшиным и документально засвидетельствованное в письмах 1969 года к Василию Белову, касающихся темы очень болезненной для русского человека вообще, а творческого в особенности. Тема серьезная, потому нет в словах Шукшина никакого ироничного оттенка, наоборот, упомянут единственный надежный способ, дающий возможность преодолеть напасть: "А пить бросил. Побожился. Не надо...", и еще "Давай, как встретимся, поклянемся на иконе из твоего дома: я брошу курить, а ты пить". Крепче, видимо, силы, как от отчей иконы, не нашлось. И это у писателя, у которого такой словарный запас! А слова нашлись лишь эти, единственно убедительные.
А можно говорить не о внешней стороне, когда имя Божие упоминается, а о том едином мире, внутреннем Шукшина - человека, и том, что создавался Шукшиным-писателем, мире, в котором Имя Его подразумевается нравственным состоянием самого автора и его героев.
Творчество писателя корнями в его истоках. Шукшинские истоки - чернозем Алтая. Сам Алтай - природный храм, в котором Вася Шукшин жил среди преданий, среди людей и тех простых бабок, что сохранили и традиции, и веру. Крестьянская, деревенская проза - из истоков народной культуры, которая по сути своей культура православная.
Интересно, что вся русская классическая литература в большей степени литература деревенская. Бунин начинался, как в последнее время сказали бы, "писатель-деревенщик" со стихотворения "Деревенский нищий" и весь состоит, кажется из ощущений деревенской усадебной жизни, пахнущей "Антоновскими яблоками", прелыми листьями, сырым сизым черноземом, пронизан сквозящими лучами низкого вечернего солнца в саду. Все это и в его "Деревне", в "Митиной любви", "Жизни Арсеньева", и пребывание героев вне размеренной сельской жизни, скорее исключение. Деревенской усадебной жизнью живут герои Льва Толстого, Гончарова, Гоголя, Лескова, Чехова, Некрасова, Фета, Никитина, Кольцова. Вне почвы никогда не родились бы глубоко народные страницы пушкинского "Онегина", тургеневских "Бежина луга", "Записок охотника". Почвенность всей русской классической литературы, осознание чувства связи с родной русской землей несомненны, как несомненна православная ее основа, полученная классиками не столько из уроков Закона Божия, сколько из нравственно чистых устоев народной русской жизни. Как --">