Николай Николаевич Плавильщиков - Человечек в колбе

Николай Николаевич Плавильщиков
Человечек в колбе

^{Очерки по истории биологии}

^{Обложка Н. Пискарева}

I. Человечек в колбе

1. Замечательный рецепт

Лаборатория химика^[1].

Простоте этого рецепта мог бы позавидовать всякий: «Положи в горшок зерна, заткни его грязной рубашкой и — жди». Что случится? — В банке разведутся мыши, они зародятся из испарений слежавшегося зерна и грязной рубашки.

Автором этого рецепта был один из крупнейших ученых своего времени — алхимик Ван-Гельмонт. Как это часто случается и теперь, он очень охотно давал советы, не делая сам того, что советовал другим. И, дав столь простой рецепт, он, понятно, и не подумал о том, чтобы изготовить десяток-другой мышей в горшке.

Гельмонт не был одинок, он не был и первым. Эту «Америку» давным-давно открыли еще древние греки, те самые, изучение жизни и языка которых приносило столько неприятностей нашим отцам и дедам, имевшим счастье познакомиться с ними в школе. Еще греческие философы — Аристотель^[2] и другие — утверждали, что лягушки родятся из ила, что насекомые, черви и прочая мелочь заводятся сами собой во всех мало-мальски подходящих местах.

Эти-то «глубокие мысли» не менее глубоких философов, нисколько не измененные, и легли в средние века в основу науки о живом. Ученые средневековья преклонялись перед авторитетом Аристотеля, подкрепленным и приумноженным доброй порцией авторитетов ученых монахов. Это был он, непогрешимый и великий мудрец. Кто осмелится критиковать древнего грека?

Ван-Гельмонт (1577–1644).

И вот ученые, загромоздив свои лаборатории банками и склянками, нагородив в них перегонных кубов и прочей премудрости, десятками лет коптели над пузатыми колбами и громоздкими ретортами. Они кипятили и перегоняли, они настаивали и процеживали. Они клали и лили в колбы все, что им подвертывалось под руку. Они старались изо всех сил. Одни из них звали на помощь бога, другие чорта: очень уж хотелось им увидеть, как завертится в колбе какой-нибудь головастик или лягушонок. Увы! Ни бог, ни чорт не шли на помощь, и, кроме вони, обожженных рук и проеденных кислотами платьев, ничего не выходило.

Все дело в рецепте! Только найти его — и удача не замедлит.

И вот за дело взялся сам великий Парацельз. Это был очень неглупый человек, но жил-то он в годы алхимии. И эта алхимия, со всей присущей ей наивностью, с ее смесью суеверия, зачатков знания и грубейшего невежества, наложила свой отпечаток и на гениального Парацельза.

Великий маг и кудесник, специалист не только по делам земным, но и по делам преисподней, он не сробел перед ответственной задачей. Парацельз был слишком велик, чтобы возиться с лягушками и мышами. Это мелко. То ли дело изготовить в колбе — человека!

И вот среди колб и реторт, среди перегонных кубов и пузатых бутылок, наполненных разноцветными жидкостями, среди связок сушеных летучих мышей и облезлых, изъеденных молью чучел птиц и зверей, под тенью крокодила, покачивающегося под потолком, Парацельз строчит свой рецепт.

«Возьми известную человеческую жидкость и оставь ее гнить сперва в запечатанной тыкве, потом в лошадином желудке сорок дней, пока не начнет двигаться и копошиться, что легко заметить. То, что получилось, еще нисколько не похоже на человека — прозрачно и без тела. Но если потом ежедневно, втайне и осторожно, и с благоразумием питать его человеческой кровью и сохранять в продолжение сорока седьмиц в постоянной и равномерной теплоте лошадиного желудка, то произойдет настоящий ребенок, имеющий все члены, как дитя, родившееся от женщины, но только весьма маленького роста».

Никто не знает, что думал Парацельз, ставя последнюю точку на своем рецепте. Но, во всяком случае, он мог улыбаться ехидно и самодовольно. Поди, — попробуй! Налить мочи в тыкву нехитро, перелить ее потом в лошадиный --">