Александр Исаевич Воинов - Иностранка

Александр Исаевич Воинов Иностранка

Часть первая

Глава первая

Когда Мадлен вошла в лавку, мадам Дюбуа разговаривала с Марией Луизо. Обе женщины обсуждали событие, вот уже двое суток лихорадившее дом. Об этом событии говорили во всех семьях, населявших этот дом, и репортеры разных газет то и дело наведывались, чтобы узнать — нет ли чего новенького.

— Это ты, Мадлен? — обернулась на стук двери мадам Дюбуа.

Ей было не больше тридцати лет, но она уже начинала полнеть. Сколько Мадлен себя помнила, мадам Дюбуа всегда стояла за прилавком, посреди корзин с картофелем, луком, апельсинами, яблоками. За многие годы она стала неотделимой от окружавших ее вещей.

Мадлен приходила сюда запросто. Мадам Дюбуа дружила с ее бабушкой. Они могли часами о чем-то говорить и смеяться за чашкой кофе, пристроившись у маленького столика в задней комнате, представлявшей собой нечто вроде склада. Иногда мадам Дюбуа оставляла Мадлен за себя в лавке. Она доверяла ей отпускать покупателям товар, получать деньги и класть их в кассу.

Мадлен с этим прекрасно справлялась. К тому же она была неплохим психологом: если заходил случайный посетитель, зажиточный на вид, Мадлен набавляла цену. Немного, но набавляла. Не из корыстных целей, конечно. Для нее это просто была игра.

— Бабушка к вам не заходила? — спросила Мадлен.

— Заходила. Она ушла и обещала вернуться, — ответила мадам Дюбуа и вновь повернулась к Марии, продолжая прерванный разговор. — Но это поразительно!.. Я ведь их видела. Они стояли вот там, на углу, около бара!.. Один высокий, седоватый, а другой помоложе, как будто с усами… Я это прекрасно помню!.. Они стояли и смотрели на наш дом!.. Я тогда подумала, не собираются ли они зайти ко мне, и еще несколько минут не запирала двери своей лавки.

— А что предпринимает Шантелье? — спросила Мария; ее худощавое лицо с чуть выступающими скулами казалось усталым; по-французски Мария говорила не очень чисто; несмотря на то что она пятнадцать лет жила в Париже и была замужем за французом, произношение давалось ей с трудом.

Мадам Дюбуа развела руками.

— Молчит!.. Но я не думаю, что он примет их условия!..

— Как это жестоко, воровать детей! — вздохнула Мария.

— Я бы им просто головы оторвала! — воскликнула мадам Дюбуа. — Конечно, Жак не самый лучший в мире ребенок, и я не слишком люблю всю семью Шантелье, но люди, которые идут на такие авантюры, — просто ублюдки!.. Мадлен, милочка, подними-ка луковицу с пола!..

Мадлен подняла луковицу, бросила ее в корзину и продолжала молча слушать разговор двух женщин.

Ей не хотелось сидеть одной дома. Бабушка куда-то ушла, отец еще не вернулся с работы. Матери у нее не было: она умерла три года назад.

По всем правилам Мадлен должна была бы сразу же засесть за уроки, но не смогла совладать с собой. Ее тревожила судьба Жака. Где же узнать последние новости, как не в лавочке мадам Дюбуа!..

…Это случилось позавчера. Они вместе с Жаком возвращались из школы. Ему, как всегда, мешали встречные тумбы, решетки заборов и витрины магазинов. Он прыгал, трещал палкой по железным прутьям ограды сквера, строил гримасы манекенам и при этом болтал без умолку. Он мог говорить о чем угодно: о том, что своими руками задушил ядовитую змею, которая уползла из зоологического сада; что мечтает поступить в бродячий цирк и стать акробатом; что собирается поехать в Советский Союз, к Черному морю, где летом живут ребята…

— Ты поедешь со мной и будешь переводчицей!.. — говорил он при этом Мадлен.

Мадлен в ответ только хмурилась. Да, конечно, она хорошо знала русский язык, которому ее научила бабушка, но ехать в Россию пока не собиралась.

Давным-давно, когда бабушке было столько же лет, сколько сейчас Мадлен, ее семья переехала из России в Париж. Родители бабушки давно умерли. Они оставили ей в наследство пятиэтажный каменный дом, который находился на родине в Одессе. Бабушка бережно хранила в деревянной шкатулке бумаги, удостоверяющие, что дом действительно принадлежит ей. Однажды она показала Мадлен эти стершиеся на сгибах старые пожелтевшие бумаги.

— После моей смерти дом будет принадлежать тебе! — торжественно сказала она.

Отец Мадлен — его звали Густав — посмеивался над бабушкой. Он не --">